А над ними порхает безногая Ника с глумливым лицом и нагло торчащими сиськами.

Я встаю и выхожу в коридор, якобы покурить. На самом деле это бегство, обдуманное, своевременное бегство. Какое курево? Это старый дом - один из тех, в котором нормальная вентиляция считается постыдной роскошью. В офисе издательства от кипения творческих амбиций воздух давно превратился в марево, в котором, как в бокале, облепленном пузырьками, плавают коллеги-соперники, сливаясь по углам в страстных спорах и несанкционированных митингах...

На подоконнике сидит Гера. Я сама попросила зайти за мной, понимая: на празднике разногласия мне делать нечего.

- Поехали? - спрашивает он.

- Поехали.

Мы выходим на грохочущую магистраль, катящуюся огненным потоком вниз, к высотке на площади Восстания, к зоопарку, слабо пованивающему природой. Гера подставляет мне локоть. Приятно пройтись под руку с накачанным, железнобицепсовым атлетом после долгих часов в обществе дряблых тел и мозгов, доведенных умственным трудом до полужидкого состояния. С атлетом, который относится ко мне с небывалой бережностью, словно я фарфоровая и надтреснутая к тому же.

- Ты бы, Ася, завязывала сюда ходить, - мягко увещевает Гера. Подобным голосом просят игромана не транжирить свои кровные в салоне одноруких бандитов. - Каждый раз, как тут бываешь, у тебя такое лицо делается...

- Злое? - удивляюсь я. Вообще-то я не чувствую злости.

- Тревожное. Точно ты понимаешь, что на тебя идет охота - а бежать стесняешься.

- Так оно и есть, Герочка, так и есть. Чую гончих в подлеске, но бежать - как-то не комильфо. Надо дождаться и показать, кто здесь царь джунглей.

- Да какого черта! - взрывается Гера. - Я еще понимаю, будь у тебя с ними хороший бизнес, а то... - он безнадежно машет рукой.

- Гера! - оправдываюсь я. - Твою тетку угораздило родиться вербалистом. Кроме слов, ей ничто не мило, ничем больше она зарабатывать не умеет, поэтому и шляется по всяким притонам. Ты уж имей терпение...

- Зато один из твоих притонов мамуля накрыла медным тазом! - злорадствует Гера. - А не накрыла, так накроет!

Это он про редакцию, в которой меня едва не убило изваянием, символизирующим рождение духовности из гармоничного сочетания тупоумия с ожирением...

Мать Геры - моя сестра. Младшая. У меня есть и старшая, но она совсем другая. Мы три очень разные сестры. Каждой из нас досталось то, чего у других нет. Майке - младшей - достались, как бы это помягче выразиться, все бойцовские качества. Это шаровая молния в женском облике. И она рыщет по вселенной в поисках разрядки.

Гера оттого вечно был при мне, что Майе Робертовне (да-да, его звали Роберт, папеньку нашего) постоянно светило от пятнадцати суток до двух лет условно за умение не отдать своего ни при каких обстоятельствах. В качестве «своего» могло материализоваться что угодно: понравившийся кавалер на вечеринке, дизайнерская сумочка со скидкой, честь российского президента на пресс-конференции.

В юности Майку за «приводы» пороли. Потом она как-то незаметно для родителей выросла в Майю Робертовну, способную вырвать ремень из отеческой длани и загнать обладателя длани в соседскую квартиру в страхе за остатки жизни и достоинства.

Гера телом - крупным и мускулистым - пошел в мать, а нравом - спокойным и рассудительным - наверное, в меня. Отца Геры никто никогда не видал, и я не уверена, что он существует в природе. С Майки станется зачать и от Беовульфа, а не то так от Одина. Запрет на разговоры «От кого ж это у нас такой красивый ребеночек?» соблюдался неукоснительно.

Сейчас Майя Робертовна постановила: разнести проклятую халабуду, едва не угробившую ее сестру, вдребезги пополам.