- Аська, не обижай ее, - на все лады повторяют Соня с Майей. В глазах у них плещется предчувствие беды. Я только мотаю головой, как неудачно взнузданная лошадь. Не верят они в мои добрые намерения. Впрочем, я и сама в них не очень-то верю.

Чем ближе судьбоносная встреча, тем отчетливее понимаешь: сначала дело, страх потом. Отсчет пошел. Семь, шесть, пять, четыре, три, два, один. Дверь с противным скрипом отворяется. Я сильная, я выдержу. За моей спиной – моя семья. За моей широкой, надежной спиной.

- Асенька… - шелестит голос с кровати. Как говорила Джулия Ламберт, «Мими, «Богема»!»[36] – и все приемчики налицо. В полумраке белеет печальное лицо с кругами под глазами. Руки стискивают халат у горла. Только лилий у изголовья не хватает. Сейчас последует монолог на тему «Я силюсь понять, что я сделала не так».

- А ты неплохо устроилась, я гляжу, - тон взят. И всем сразу кажется, что взят неверно. Холодный, колкий, циничный тон. Таким с умирающими Мими не разговаривают. Ну, чем богаты, тем и рады.

- Да, со мной все так возятся… - благодарный взгляд хозяйке квартиры. Та всполошенно трясет рукавами: ах, что ты, дорогая, что ты, живи сколько хочешь, только живи! Добрая женщина. Хотя и чересчур доверчивая. Моя мать еще на ее похоронах простудится. – Но меня так беспокоит, что вы с Герочкой не хотите меня выслушать.

- Отчего же? Мы все здесь – и я, и Герочка. Именно для того, чтобы тебя выслушать. Вещай, - неудачное слово, ах какое неудачное! Эдак она во всей красе и не раскроется.

Нет, мою мать не то что словом – пулей не остановишь.

- Ты вот нашла себе какого-то странного кавалера, уехала с ним в чужую страну, непонятно для какой цели…

- Еще раз «отчего же?» Понятно, для какой. Потрахаться в романтической обстановке. Сойтись поближе на почве распутства и идти дальше по жизни рука об руку.

- Ася! Ты взрослая женщина! А ведешь себя, как твоя сестра, когда ей было восемнадцать!

Майя давится воздухом в углу. Но возмущаться вслух не решается.

- Намек на то, что я рожу без мужа? Поздновато спохватились, маменька. Поезд ушел. Я бы и рада, но…

- А вдруг он…

- Ага! Маньяк без приличного состояния и образования? Как ты там выражалась насчет Хелене?

- Вот тоже! – радостно подхватывает на глазах оживающая болящая. – Я говорила! Я предупреждала! Но вы же все такие умные – зачем вам меня слушать? Вот вы никогда меня не слушаете, а потом…

- А потом у нас начинается половая жизнь. Вот ужас-то! – всплескиваю руками я.

- Я только прошу вас подумать как следует! Вы всё по-своему сделать хотите, - срывается в безоглядный полет мысли маман. – И что? Все вокруг начинают называть вас на букву «бэ»!

Камешек в Сонин огород. Взгляд сестры вспыхивает яростью – и тут же угасает. Действительно, называют. Старые кошелки под предводительством мамули дорогой наверняка никак иначе не называют нашу любвеобильную, окруженную мужским вниманием Софи, живущую вдали от исторической родины неизвестно на какие доходы. Есть о чем подумать моим опороченным сестрам, запятнавшим светлое имя этого… как его… да хрен с ним, дальше, дальше, мамуля!

- Ты дождешься, что и тебя будут звать так же! А Гера дождется, что его обберут до нитки, квартиру отнимут! И у тебя тоже! Вы не знаете, какие люди на свете бывают!

Знаем, мамочка, ой знаем. Благодаря тебе как раз и знаем.

- Хотя бы сейчас послушайте меня, мне врать незачем, я и так одной ногой в могиле…

– Когда операция? – перебиваю я песнь о развратном Гайявате и корыстолюбивой Покахонтас.