- Т-ты м-мен-ня из-з в-вод-ды, ч-чт-то л-ли, выл-ловил? – с трудом проговорила я и глотнула бурого огня из кружки.

- Ага, - просто ответил Мореход. – Не иначе, самоутопиться решила. В чувстве вины. Не понимаю я тебя.

- А ч-чт-то т-тут неп-понятного? – Я выдохнула, пытаясь справиться с челюстью, выбивавшей чечетку. Не вышло. – В-все п-пон-ним-маю, с-себ-бя с-сд-держ-жат-ть н-не м-могу.

- Что «все»? – хмыкнул Мореход. – Что ты права? Что иначе нельзя?

- Н-ну… д-да-а…

- А раз иначе нельзя, какого черта бояться?

Ром понемногу размораживал внутренности. И, что хорошо, речевой аппарат. Зубы перестали отплясывать друг на друге. Можно поговорить по душам.

- Не хочу девчонок терять. Привыкла за столько-то лет, что у меня есть сестры. Что они меня понимают и любят.

- Любить они тебя не перестанут. – Мореход назидательно погрозил пальцем. – А понимание со временем придет.

- Вот интересно, кто тут самый древний и опытный? Кажется, не ты, - съязвила я. – Дурацкие идеи насчет того, что «любовь все превозмогает»…

- …себя не раз оправдывали. И еще не раз оправдают. Любовь так просто не проходит, даже если человек совершает нечто ужасное. Скажем, убийство. А ты вроде бы никого смерти предавать не собираешься?

- Вроде нет. – Мне стало смешно. Я представила себя входящей с тяжелым, будто полный рюкзак, двуручным мечом, в квартиру мамашиной (а точнее, Сониной) подруги, где маменька нашла приют после рождественских разборок. Хозяйка, добрая душа, кидается на меня в прихожей, крича на смешанном русско-идише-немецком: «Остановись, безумица, опомнись, пощади свою старую мать!», соседи в смятении зовут полицию и хаус-мастера, болящая старушка лезет под диван, я нахожу ее по разбросанным тапкам, тяну за ногу из-под мебели, оружие скрежещет по полу, высекает искры об ножки дивана… Это не триллер, это водевиль.

- Вот и не трясись. Сколько раз за сегодняшний день ты повторила, что сказать собираешься?

- Несколько. Раз пятьсот, не больше.

- Затвердила?

- Не-а. Каждый раз по-новому получалось. И каждый раз все менее и менее убедительно.

- Это потому, что ты все свои претензии решила уместить в одну речь. Претензии, накопившиеся за целую жизнь. И вдобавок переубедить ее хочешь. Чтобы она поняла, сколь много нагрешила, и исправилась. Сама подумай: возможно ли это?

- Невозможно. Но попытка – не пытка.

- Еще одна глупая присказка. Всегда удивлялся: и для чего люди их выдумывают, а потом тупо повторяют? Твоя попытка стала пыткой еще до осуществления. Ты ничего еще не предприняла, а уже едва себя не угробила, - Мореход посмотрел на меня – проницательно так и сочувственно. Все-таки дельный он и разумный мужик. Настоящий друг, если галлюцинацию можно считать другом. Зря я от него отреклась.

- А как тогда? – задала я глупый вопрос. Знаю же, что ответит. Поставь задаче разумные рамки. Не ной, а требуй. Не истерикуй, а излагай. Не, не, не. Хотя так хочется излиться в жалобах, истечь потоком сознания, удариться в воспоминания и под конец позорно разрыдаться на мамочкином плече. На что и расчет: превратить единоборство воль в вечер воспоминаний.

Мореход снова ухмыльнулся. Он вообще улыбаться-то умеет? А то все усмешки да ухмылки. Ехидный тип.

- Главное – не старайся казаться круче ипостаси своей татуированной. С ее боевым-криминальным опытом ты соперничать не обязана. Викинг – это Викинг, ты – это ты. Друг на дружку вам равняться незачем… - голос Морехода пропадает где-то вдалеке, шум моря гасит его, наваливается тяжелым, мягким покрывалом… Я сплю.

Наутро сестры с ужасом смотрят на сосредоточенно-равнодушную меня. Простое причесывание волос и подкрашивание ресниц воспринимается как нанесение маскировки и проверка боезапаса.