— Я хочу видеть ее. Я попытаюсь ей объяснить…

Я поняла, что рассердилась оттого, что была близка к панике и мне было стыдно за себя, я была разочарована и удивлена. Я всегда считала, что обладаю завидным хладнокровием, и в тот момент у меня было такое ощущение, словно под слоем лака на картине я вдруг обнаружила нечто неожиданное. Было еще одно открытие: я сделала то, что всегда осуждала в других — обратила свой гнев на другого, потому что сердилась на себя. Конечно, Женевьева вела себя отвратительно — но сейчас меня огорчало именно мое поведение.

Нуну подошла и встала около дивана, сцепив пальцы и глядя на меня сверху вниз.

— Ей нелегко, мадемуазель. Для такой девочки, как она, потерять мать… Я старалась сделать все, что было в моих силах.

— Она любила мать?

— Безумно. Бедный ребенок, для нее это был страшный удар. Она так и не оправилась от него. Я надеюсь, вы будете помнить об этом.

— Она распущена, — сказала я — Ее поведение при нашей первой с ней встрече было невыносимо и теперь это… я думаю, что осталась бы там насовсем, если бы вы не обнаружили, что она сделала.

— Нет. Она только хотела напугать вас, возможно потому, что ей кажется, что вы так хорошо можете защитить себя, а она, бедное дитя, неспособна на это.

— Как вы думаете, — спросила я, — почему она такая странная?

Она облегченно улыбнулась:

— Именно это я и хочу рассказать вам, мадемуазель.

— Мне хотелось бы понять, что заставляет ее совершать все эти дикие поступки…

— И когда вам это удастся, мадемуазель, вы ее простите. Вы не расскажете ее отцу о том, что случилось сегодня днем? Вы никому об этом не скажете?

Я не была в этом уверена и быстро сказала:

— Я намерена обязательно поговорить с Женевьевой.

— Но больше ни с кем, умоляю вас. Ее отец очень рассердится, а она так боится его гнева.

— Но ведь для нее было бы полезно осознать всю безнравственность своего поступка? Не следует гладить ее по головке и говорить, что ничего страшного не случилось, раз вы пришли и спасли меня.

— Конечно, нет, поговорите с ней, но прежде я должна поговорить с вами. Мне нужно кое-что вам рассказать.

Она отвернулась и принялась накрывать на столик.

— О смерти ее матери, — сказала она медленно.

Я ждала продолжения. Услышать об этом мне хотелось не меньше, чем ей — рассказать. Но пока не был готов кофе, она рассказывать не стала. Она оставила коричневый кофейник остывать и ввернулась к дивану.

— Это было ужасно… то, что произошло с одиннадцатилетней девочкой. Это она нашла ее мертвой.

— Да, — согласилась я, — это должно быть ужасно.

— Первое, что она обычно делала по утрам — это шла к матери в спальню. Представьте себе, девочка вошла и обнаружила такое!

Я кивнула.

— Но это случилось три года назад, и как бы это ни было ужасно, это не повод простить ей то, что она заперла меня в таком месте.

— С тех пор она уже не была той прежней девочкой. Она изменилась. Порой она бывает просто неуправляемой и, кажется, упивается этими приступами. Это потому, что ей не хватает материнской любви; потому что она боится…

— Отца?

— Вы уже поняли это. Тогда проводилось расследование, допросы. На нее это очень дурно повлияло. Все в доме считали, что это сделал он. Видите ли, у него была любовница…

— Понятно. Неудачный брак. Он любил жену, когда они поженились?

— Мадемуазель, он может любить только себя.

— А она его любила?

— Вы видите, какой ужас вызывает он у Женевьевы.