«Я взяла голубого шелку на салфетку для подноса. Нужно еще найти немного розового. Нуну чуть не увидела ее сегодня. Я очень волновалась».

«Вчера я слышала, как папа молился в своей комнате. Он позвал меня туда и заставил молиться вместе с ним. Мне больно вставать на колени, но папа такой хороший, что не замечает этого».

«Папа сказал, что покажет мне свое самое большое сокровище на мой следующий день рождения. Мне будет восемь лет. Интересно, что это».

«Как было бы хорошо, если бы в доме были дети, с которыми можно поиграть. Мари говорила, что в доме, где она работала, было девять детей. Вот если бы они были моими братьями и сестрами! И среди них был бы кто-то мой самый любимый».

«Мари испекла пирог к моему дню рождения. Я пошла на кухню, чтобы посмотреть, как она это делает».

«Я думала, что сокровища — жемчуг и рубины, но это просто старое платье с капюшоном. Оно черное и пахнет плесенью после сундука. Папа сказал, что я должна научиться отделять зерна от плевел».

Нуну склонилась надо мной.

— Как это печально, — сказала я. — Она была тихим ребенком.

— Но хорошим. Почитайте это — вы поймете, какая она была. У нее был прекрасный характер. Ведь это заметно, правда? Она воспринимает вещи такими, каковы они на самом деле… Вы понимаете, о чем я говорю?

— Да, кажется, понимаю.

— Совсем не из тех, кто лишает себя жизни, как видите. В ней не было ни капли истеричности. В действительности, и Женевьева такая же… в душе.

Я молча пила кофе, который она мне принесла. Нуну вызывала во мне симпатию своей глубокой преданностью матери и дочери. Я чувствовала, что она каким-то образом пыталась передать мне это свое отношение.

В таком случае я должна быть с ней откровенна.

— Я считаю нужным сообщить вам, — сказала я, — что в первый же день нашего знакомства она показала мне могилу своей матери.

— Она часто ходит туда, — сказала она, и в ее глазах появился отблеск страха.

— Она поступила весьма странно — сказала, что ведет меня познакомиться со своей матерью… я подумала, что она ведет меня к живой женщине.

Нуну кивнула, глядя куда-то в сторону.

— Потом, сказала, что ее отец убил ее мать.

Лицо Нуну сморщилось, на нем появилось выражение ужаса.

Она положила ладонь на мою руку:

— Но вы же понимаете? Какой удар — найти ее… свою мать. А потом эти слухи. Это — естественно, правда?

— Мне бы не хотелось считать естественным, что ребенок обвиняет своего отца в убийстве матери.

— Это было так ужасно… — повторила она. — Ей нужно помочь, мадемуазель. Подумайте об этой семье. Смерть… переживания в замке… слухи в городке. Вы разумная женщина. Я знаю, вы не откажетесь сделать все, что в ваших силах…

Она вцепилась в мою руку, губы беззвучно шевелились, как бы не осмеливаясь произнести слова.

Она была напугана и ждала помощи от меня, пострадавшей от рук ее воспитанницы.

Я осторожно сказала:

— Это, конечно, было большим ударом для девочки. С ней нужно обращаться осторожно. Кажется, ее отец этого не понимает.

Горечь исказило лицо Нуну. Она ненавидит его, подумала я. Она ненавидит его за то, что он делает со своей дочерью… и что он сделал со своей женой.

— Но мы с вами это понимаем, — сказала Нуну. Я была тронута, и сжала ее ладонь в своей.

Это было похоже на негласный договор. Лицо ее просветлело, и она сказала:

— Наш кофе остыл. Я сварю еще.

В этой маленькой комнате я поняла, что не смогу остаться в стороне от жизни замка.

Я постаралась убедить себя, что меня вовсе не касается, убийца ли хозяин дома, мое дело — определять, в какой степени запустения находились картины и каким образом можно добиться наилучшей реставрации; и на несколько последующих недель я полностью погрузилась в работу.