Мори кивнул и криво улыбнулся.

— Хорошо, — пробормотал он.

— И ты не раскрыл рта, — добавил Огненная Голова.

Потом улыбнулся, вспомнив, почему Мори не может раскрыть рта.

— Ты понимаешь, о чем я? Ты ничего не сказал копам. Мы это не забудем, Мори. Такое забывать не принято. Всегда останутся люди, которые будут это помнить. Тебя не бросят.

Огненная Голова сказал правду. С тех пор Мори стал всеобщим любимчиком. Его же незаслуженно избили, а он не выдал тех, кто это сделал. Огненную голову скоро арестовали и приговорили к пожизненному заключению. Пурпурную банду разгромили. Но люди, которые помнили о благородстве Мори, остались. И ему всегда приходили на помощь.

5

От одного, правда, его уберечь не смогли. Детективы из Толидо сильно рассердились. Они знали, кто избил Мори. И давно хотели засадить этих громил за решетку, но доказательств их вины собрать не могли. Вот и теперь человек, которого они избили, не желал давать показания.

И в другую субботу, 23 января 1932 года, в «Часы» ворвались агенты местного отделения Федерального управления, контролирующего выполнение закона о запрещении торговли спиртными напитками. Мори вывели из Дверей в наручниках и препроводили в тюрьму округа Лукас. За много лет работы «Часы» не трясли ни разу, но детективы Толидо потребовали провести там проверку. Закон по-прежнему запрещал торговлю спиртным. За это редко кого сажали за решетку, дело шло к отмене «сухого закона», но иной раз такая зацепка приходилось очень кстати, если хотелось вставить палки в колеса какому-нибудь политику или наказать такого, как Морис Коуэн.

В холодный февральский день Мори, опять в наручниках, дрожащего от страха, ввели в каменные ворота печально знаменитой тюрьмы штата Огайо. Ему было восемнадцать, когда его привезли в тюрьму под Плэкумайном, молодого и полного сил. Теперь, в пятьдесят, он не знал, протянет ли за решеткой три года.

Как и в Плэкумайне, первый день был самым худшим. Начальник тюрьмы полагал, что вновь прибывшего надобно встречать так, чтобы тот, взрослый мужчина, заплакал. Шесть или семь часов Мори провел в чем мать родила. До того как получить тюремную одежду, новички помылись в душе, побывали у врача и дантиста, у них сняли отпечатки пальцев, их сфотографировали, прочитали лекцию о внутреннем распорядке. И перед каждой дверью им приходилось томительно ждать. Наконец, уже в тюремной одежде, их строем провели через двор в лабиринты гигантской тюрьмы. Покормили в столовой. А затем распределили по камерам.

Сравнивая тюрьму в Огайо с луизианской, Мори отмечал, что в чем-то ему было легче, а в чем-то труднее. В ножные кандалы заключенных не заковывали, но собирали их в команды и строем водили из тюремного блока в столовую, на работу, обратно в столовую и назад, в камеры. Только с пропуском, подписанным охранником, заключенный мог в одиночку появиться во дворе, направляясь в лазарет, библиотеку, часовню.

Учитывая возраст Мори, никто не испытывал желания взять его «жены», так что к нему не приставали. И он уже не был единственным евреем на всю тюрьму. Наоборот, их хватало с лихвой, и по воскресеньям рабби читал желающим проповедь в тюремной часовне. Работал Мори на маленькой фабрике, где заключенные изготовляли пластины под автомобильные номера. Шесть часов в день он сидел на жесткой скамье, засовывая пластины в конверты из плотной коричневой бумаги.

Носил он куртку из грубой, колющейся материи, синие джинсы, такие большие, что ему приходилось их подворачивать, шапку и черные башмаки, которые тачали прямо в тюрьме. По правилам куртка застегивалась на все пуговицы. Шапку разрешалось снимать только в камере.

Жили они вчетвером в камере, рассчитанной на двоих.