Лоцман долго ждал пробуждения незваного гостя. Всякий раз, когда Пэрриш пошевеливался во сне, пес быстро закрывал глаза. Он не хотел, чтобы тот знал, что он бодрствует и наблюдает за ним. В противном случае сбежать, возможно, не удалось бы, и эта мысль беспокоила пса, потому что теперь он точно знал, с кем имеет дело.

Около пяти утра Лоцман проснулся, чтобы устроиться поудобнее. Поскольку Пэрриш сидел так близко, его запах снова коснулся собачьих ноздрей. Накануне вечером, когда они встретились впервые, пес не сумел идентифицировать этот таинственный дух. Но между сном и бодрствованием органы чувств настраиваются на иную, реже используемую длину волны. И теперь он распознал этот запах. Потрясенный, Лоцман мгновенно пробудился, вскинул голову в ужасной тревоге, а затем медленно, очень медленно стал ее опускать, пока она не улеглась на его напряженные лапы.

Собаки видят привидений. Они видят болезни, проплывающие по улицам, подобно клочьям тумана. Они слышат и чуют невообразимое. Однако собаки безразличны к таким вещам, потому что те являются просто частью мира, явленного им в ощущениях. У человеческих существ не перехватывает дыхание при виде цветов, и они не думают о насекомых, попадающихся им под ноги. Мы принимаем часть познанного нами мира, когда сталкиваемся с ним, и продолжаем жить дальше.

В то же время, когда мы открываем бутылку с прокисшим молоком, инстинкт заставляет нас отпрянуть в отвращении, как только нашего обоняния коснется прогорклый запах. Отнюдь не органы чувств говорили теперь Лоцману: беги, беги, убирайся прочь. Это действовал инстинкт самосохранения в чистом виде.

Жизнь и Смерть не смешиваются. Им никогда не дано танцевать вместе, потому что каждая из них претендовала бы на то, чтобы вести в паре. Они сосуществуют лишь потому, что являются взаимозависимыми. По правде говоря, они презирают друг друга, как ночь презирает день, и наоборот. Будь они двойняшками, то придушили бы друг дружку еще в колыбели. Каждой из них присущ свой собственный отчетливый запах. У всего живого — запах теплый, органический, развивающийся. Аромат смерти холоден и неизменен.

От Стюарта Пэрриша исходили оба этих запаха. В соответствии с тем, чему Лоцман когда-либо научился или испытал в жизни, это было невозможно. Раньше пес не распознал смеси этих запахов, потому что ее не существовало — или, скорее, ей следовало существовать не более, чем холодному огню или горячему льду. Ничто не может быть одновременно живым и мертвым. Но со Стюартом Пэрришем дело обстояло именно так. Теперь Лоцман понимал, что любая сущность, в которой смешаны оба запаха, представляет собой самую большую опасность изо всех, с которыми он когда-либо сталкивался.

Так что Лоцман бежал. Летел. Передвигался со всей быстротой, на которую способны были его лапы. И, пока он бежал, на уме у него было только одно — убраться как можно скорее прочь. Когда пес одолел полквартала, ему захотелось оглянуться, не преследует ли его этот невозможный человек, но он понимал, что еще рано. Беги дальше. Дальше и дальше, потому что никто не знает, с какой скоростью может передвигаться это существо, если захочет тебя поймать.

Совершенно сбитый с толку внезапным безумным броском, предпринятым псом, Пэрриш изумленно покачал головой и уселся на крыльцо. Он смотрел, как бежит Лоцман, как хлещет по земле черный поводок, оказываясь то позади него, то впереди, пока пес не скрылся из виду. Тогда Пэрриш полез во внутренний карман пиджака и вытащил сигару. Он приберегал ее для чудной спокойной минутки, когда бы он смог где-нибудь присесть, расслабиться и выкурить ее, ни о чем не тревожась. Сейчас, когда пес сбежал, можно было позволить себе несколько минут посидеть, не торопясь покурить, а затем отправиться к дому Даньелл Войлес, благо тот был неподалеку, всего в нескольких кварталах отсюда.