Карен лежала на твердом полу багажника подпрыгивающей на ухабах машины рядом с бежавшим из тюрьмы заключенным — причем не просто лежала, поддерживала с ним разговор. Скорость увеличилась. Машина шла по прямой, вероятно, выехали на шоссе 441 и свернули либо в сторону Уэст-Палм, либо к автомагистрали между штатами. Впрочем, с 441-го не было выезда на платную автостраду, где можно было развить достаточную скорость. Его ладонь похлопала ее по бедру всего в нескольких дюймах от руки, сжимающей «ЗИГ-Зауер».

— Бадди? Его в самом деле так зовут?

— Конечно. Именно так я его и зову.

— А как зовут вас? Все равно узнаю завтра из газет.

— Джек Фоули. Вы, наверное, слышали обо мне.

— Вы так знамениты?

— Когда меня арестовали в Калифорнии, ребята из ФБР попросили перечислить банки, которые я ограбил. Гарантировали, что это не для протокола, просто хотели закрыть старые дела. Ну, я перечислил те, что вспомнил, а они заявили, что я ограбил больше банков, чем любой другой преступник, занесенный в их компьютер.

— Сколько?

— Честно говоря, не помню.

— А если примерно?

— Я работал тридцать лет минус девять на отсидки в тюрьмах штатов и федеральной. Начал в Анголе. Знаете, где это? В Луизиане. В восемнадцать лет, едва успев закончить среднюю школу, пошел в шоферы к своему дяде Калли. Калли и еще один парень, его напарник, решили взять банк в Слайделле на границе штата Миссисипи. Парень прыгнул через барьер к кассирам и сломал ногу. Посадили всех троих. Я отмотал двадцать два месяца и научился бороться за жизнь. Калли же вышел через двадцать семь лет и вскоре умер в больнице богадельни — я думаю, из-за того, что слишком рьяно пытался наверстать упущенное за многие годы. Следующий срок я мотал в «Ломпоке» — семь лет. Но не в том «Ломпоке», куда после Уотергейтского дела посадили ребят Никсона, Холдемана и прочих. Те сидели в федеральном исправительном лагере, который еще называют Федеральным Клубом. Там у них ни ограды, ни злобных маньяков с ножами или бритвенными лезвиями с рукоятками из зубных щеток. Максимум треснут тебя по голове теннисной ракеткой.

— Я понимаю, о чем вы говорите. Вы сидели в федеральной тюрьме. Мне приходилось доставлять туда осужденных.

— И вы в самом деле приковывали себя наручниками к какому-нибудь идиоту?

— У нас был самолет, но приятного все равно мало.

— После полудня с океана приходил туман, накатывался волнами и зависал над двором. Итак девять лет — в Анголе и «Ломпоке». Если добавить месяцы, что я провел в окружных тюрьмах, ожидая слушаний в суде, и в дыре, которую мы только что покинули, то получится больше десяти лет тюремной жизни. Мне уже сорок семь, и сидеть я не собираюсь.

— Уверены?

— Если вернусь, отсижу тридцать от звонка до звонка. Можете себе представить такую перспективу?

— Нет необходимости, я же не граблю банки.

— Уж лучше меня как собаку пристрелят на улице, чем помереть за тюремной оградой.

— Считаете себя отчаянным парнем?

— Не знаю. — Он помолчал. — Никогда так о себе не думал. Хотя, может, сам того не понимая, невольно копировал знаменитых парней прошлого. Видели фотографии Клайда Барроу, как он носил шляпу? Было в его облике что-то этакое, мол, «а пошли вы все…».

— Шляпу не помню, но я видела фотографии его трупа — после того как он столкнулся с техасскими рейнджерами. Вам известно, что он был без ботинок?

— Правда?

— В Клайде, Бонни Паркер и машине, на которой они ехали, насчитали сто восемьдесят семь пулевых отверстий.