— Когда тебе было столько лет, сколько мне, ты уже знал, кем хочешь стать? — допытывается Себастьен.

— Да. Кажется, знал.

— Везет тебе. Я вот не знаю. Да все равно меня никуда не примут, — утешает он сам себя.

Я улыбаюсь — с пониманием, с сочувствием, — подхожу к кровати, медлю. Откуда мне знать, целуют ли на ночь мальчишек в этом возрасте. Он протягивает мне руку, я пожимаю ее и выхожу, повторяя про себя два слова. Голубые листья… Плавные звуки рождают неясные образы, голоса, какие-то перепутанные обрывки воспоминаний…

Мюриэль я нахожу в гостиной. Она сидит на полу перед выключенным телевизором.

— Ему, кажется, понравилось. Не знаю, что ты там рассказывал…

— Да так, всякую ерунду — важен ведь результат. Водоросли в его аквариуме — просто плесень, но для него они теперь будут влюбленными.

Моя откровенность коробит ее. Или моя деликатность?

— Для меня стараешься или ты всегда такой?

Я отвечаю неопределенным вздохом.

— У тебя никогда не было детей?

— Нет.

Она встает, говорит, что я был бы хорошим отцом, и смотрит на часы.

— Тебе есть где ночевать?

— Нет.

— Диван устроит?

— Спасибо.

Мюриэль уходит в свою комнату, возвращается с подушкой и одеялом. Я не двинулся с места.

— Что не так, Мартин?

— Не знаю. Вопросы одолевают.

— Меня тоже.

Мы смотрим друг на друга растерянно. Она кладет подушку на диван, расстилает одеяло. Подходит ко мне. Я обнимаю ее, и мы делаем попытку забыть обо всем на свете.

Лиз целует его, тихонько отстраняет. Под бегущей строкой светящихся цифр едва заметно шевелит пальчиками поднятой руки — в знак прощания и обещания новой встречи. Она удаляется. Он, поправив очки, собирается открыть дверцу стоящего у тротуара лимузина. Его голова разлетается на куски. Он падает навзничь.

Я просыпаюсь, ошалело моргаю, озираюсь вокруг. Я в комнате с лиловыми обоями, сквозь штору пробивается солнечный луч. Где-то рядом слышны голоса.

Я натягиваю на себя одеяло, от которого пахнет любовью и кондиционером для белья. Переворачиваюсь на живот, утыкаюсь в согнутую руку, прячась от шумов, улыбаюсь в подушку. Этой ночью между нами были страсть и нежность, так бурно и вместе с тем так просто… Мы вели себя как подростки, сдерживающие стоны наслаждения, чтобы не услышали родители. Ничего общего с тем, что я знал раньше, а между тем я не изменился: что-то выправилось во мне, встало на место после долгих лет жизни наперекосяк. Мне нравилось заниматься любовью с Лиз, потому что она становилась другой в постели: свою холодность, обиды и комплексы сбрасывала, как платье, и слушала только свое тело. Она забывалась в любви. Мюриэль же, отдаваясь, обретает себя. Я увидел ее беспечной, игривой и нежной — такой она была бы всегда, да только жизнь не дает ей продыха. Это раненая женщина, которая любовью исцеляется, а не балованное дитя, ломающее игрушки и себя заодно. Всего на какую-то неделю я вырван из обыденной жизни — и уже ничего не узнаю: мне совершенно чужды мои предпочтения, мотивации и компромиссы. Я женился на женщине, с которой не мог ужиться по определению, положившись на ночи, когда друг друга понимали наши тела; преодоление дистанции, разделявшей нас в остальное время, я принимал за истинный путь любви. А ведь насколько легче просто любить кого-то близкого.

Впрочем, я не знаю, кого увижу сегодня утром, какая Мюриэль ждет меня за стеной. Быть может, наступившее завтра повергнет ее в такую же печаль, как и возвращение в обыденность после двух суток абсурда. Я понятия не имею, притворимся мы друг перед другом или просто замнем тему, решим, что эта ночь была ошибкой или что нам хочется еще.