Я растерла лицо руками и поежилась. День какой-то дурацкий. И Соловьев этот — как лишнее напоминание о счастливом прошлом… Думала, что хуже уже не будет — и вот, пожалуйста.

— С настоящим — это проще простого.

— Правда? — удивилась я.

— Угу. Ты ведь можешь восстановить номер!

— Точно… — Я с шумом выдохнула. Вот ведь, как просто… И если бы моя паника не была такой сильной, я бы и сама до этого догадалась. Просто восстановить номер… Тоненький голосок внутри пропищал: а дальше что? Ждать, когда Птах позвонит? И позвонит ли… Год прошел с нашего последнего разговора. Он никогда не пропадал так надолго. Да, порой бывало, что тот месяцами не объявлялся. Если уезжал в какую-нибудь Намибию или… когда у него появлялась женщина. Птах, конечно, не говорил мне об этом прямо. А я… я просто чувствовала это каким-то странным звериным чутьем. Как чувствовала и то, что это всё несерьёзно и, может быть, поэтому не ревновала.

— Ну, что, так и будем стоять? По домам или куда-нибудь двинем?

— Я уже Коле позвонила, он сейчас за нами приедет, — вздохнула Катя.

— Вот и хорошо. А то я что-то устала. Если что, мы бы и на такси могли.

— Да ладно, нам не трудно…

— Нет, все же странно, что Соловьев объявился. Тут на днях во всех новостях трубили, что его, наконец, освободили из плена.

— Какого еще плена? — нахмурилась я.

— Деталей не знаю, но говорят, что его с еще одним журналистом из Ассошиэйтед пресс взяли в заложники и почти год продержали в плену в какой-то африканской стране. Где там сейчас война? Не помнишь?

— В Судане? — пожала плечами Катя.

— Неважно. Может и там… Только главное, знаешь, что? Главное, что бог — не Тимошка. Вот и Соловьев получил по заслугам за все, что с тобой сделал.

— Да ладно, Нин.

— Ну, а что? Все по справедливости! Ты из-за него в жопе мира батрачишь, хотя могла бы в лучших столичных клиниках карьеру строить. У тебя же руки золотые, Яська.

— А его жену не спасла…

— Но ты ведь не виновата! По протоколу работала? По протоколу! Все, как надо, сделала? Сделала! До последнего боролась, я тебя знаю… Скажешь, нет?

Что тут можно было сказать? Я действительно не из тех, кто сдается. И в тот день до последнего боролась за пациентку. Зубами её вытаскивала. Всеми жилами. А нет… Не получилось. И права Нинка. Не было моей вины в случившемся, да только какое это имеет значение, когда человеку нужно… просто жизненно необходимо найти крайнего? Потому что иначе не получается смириться с утратой. Потому что жизнь потеряла смысл, и лишь жажда мести заставляет двигаться дальше?

— Кать, ну, что теперь? Век мне его ненавидеть?

— Не вижу в этом ничего плохого, — фыркнула та.

— А я вижу. Ненависть — неконструктивное чувство. Нельзя его культивировать, — поддержала мою мысль Катя.

— Вот именно, нужно как-то дальше жить.

— Да разве ты живешь? — фыркнула Нинка, сбрасывая с ног осточертевшие туфли.

— Еще как… — Я отступила на шаг назад, вскинула руки, взбивая порядком поникшие волосы. Имитируя микрофон, поднесла к губам руку и, пошевелив бровями, запела: — First I was afraid, I was petrified.

— О, мамочки…

— Только не I will survive! — в один голос взмолились подруги. Да только кто ж их слушал? Поймав странный пьяный кураж (алкоголь-таки должен был когда-то подействовать), я еще громче запела:

— Oh no not! I will survive!

— Клянусь, если у ада есть гимн, он звучит как-то так… — хрюкнула от смеха Катя.