— Зато честно, — я посмотрел вокруг. — Здесь какая-то деревня?

— Да, похоже, а вон церковь, совсем недалеко отсюда, — Лопухин махнул рукой и, приглядевшись, я действительно увидел темные очертания здания, которое ничем иным, кроме как церковью, быть не могло. — Довольно большая деревня к тому же. Но я так и не понял, где мы, когда за этим парнем, Турком, сюда ехали.

Тут от постоялого двора до нас донесся приглушенный хлопок, а затем звон разбитого стекла.

— Что происходит? — мы с Лопухиным тревожно переглянулись, ведь не могло же пойти что-то не так при аресте всего лишь одного единственного Чернышевского, или могло? — Посмотри, — Иван открыл рот, чтобы мне возразить, но звон повторился, и он молча шагнул в ту сторону.

Я же остался у коновязи ждать хоть каких-то новостей.

Чернышевский выскочил из темноты совсем не с той стороны, откуда я ожидал выхода отряда с пленником. Он обхватил меня за талию сзади и одной рукой зажал рот, частично перекрыв и нос, из-за чего дышать стало несколько затруднительно.

— А сейчас мы немного прогуляемся, ваше высочество, всего-то до моей кареты, и прокатимся всего-то до Берлина. Там я передам вас в руки его величеству королю Фридриху, который вернет вас домой.

Я забился в его руках как рыба, выброшенная на берег. Здесь не было никого, кто мог бы мне помочь, а справиться с рослым поляком я самостоятельно не мог, мне элементарно не хватало сил. Но это не значило, что я не сопротивлялся. Еще как сопротивлялся, здорово мешая Чернышевскому волочь меня к карете. Он вынужден был немного отпустить руку, и я вонзил в ладонь зубы, стискивая их так сильно, как только мог, чувствуя, во рту солоноватый привкус крови.

— Гаденыш сучий, — выругался Чернышевский, выпустив меня и резко ударив по лицу. Бил он отменно, с оттяжкой, наотмашь. Я все же успел вскрикнуть, но он ударил меня еще раз, отчего зазвенело в голове, а перед глазами все поплыло. Чувствуя, что еще немного и просто лишусь чувств, я начал заваливаться прямо на него, одной рукой нащупывая на поясе длинный кинжал, который выполнял роль даги. Мне удалось вытащить его, когда от таверны раздался крик Лопухина.

— Ах ты, шельма! А ну пусти, — раздался топот ног, и откуда-то сбоку повалили люди, которые, видимо, в темноте гонялись за графом, и которым даже в голову не пришло, что он метнулся обратно к постоялому двору.

Вот только карета Чернышевского оказалась гораздо ближе, чем я думал. Понятно было так же и то, что, обзаведясь весьма ценным с точки зрения всех присутствующих здесь, заложником, Чернышевский обезопасил себя гораздо лучше, чем мог представить. Во всяком случае в него никто не стрелял, боясь попасть в темноте в меня. Но преследователи сделали весьма важное дело, они отвлекли внимание графа буквально на секунду, но мне хватило, чтобы отвести немного назад руку и всадить кинжал в ничем не защищенную грудь Чернышевского, который уже успел схватить меня за шиворот, но в суете и темноте не увидел моих манипуляций с кинжалом. Лезвие вошло в плоть очень легко, мне даже показалось, что оно не встретило никакого сопротивления.