Приняв букет, она повернулась в сторону Машковс-кого и слегка кивнула. Григорий Модестович привстал и поклонился.

– Передайте вашему… – Черноволосая замялась в поисках нужного слова.

– Шефу, – подсказал Николай.

– Да, передайте вашему шефу, что мы очень тронуты таким вниманием. Это весьма необычно.

– Григорий Модестович тем и отличается – необычностью. Не могли бы вы сказать, как вас зовут?

– Евгения, – блондинка указала на себя, затем на свою подругу, – и Маргарита. А это наш коллега Константин. – Она мотнула головой на недовольного спутника…

Едва Николай удалился, Константин вспыхнул:

– Вы что, девочки?! Принимать такие шикарные цветы от незнакомого человека, да ещё старика!

– А что тут такого? По-моему, он настоящий обаяшка, – возразила Женя.

– Но ведь это… – Константин запыхтел, но больше ничего не произнёс.

– Синицын, не ревнуй. У тебя нет такого права, – улыбнулась Рита.

– Почему? Вы всё-таки пришли сюда со мной.

– Во-первых, мы пришли не с тобой, а на концерт, – деликатно уточнила Рита. – А во-вторых, мы ведь просто коллеги. Наконец, в-третьих, ревность – признак примитивного ума. Ты же не примитивен, Костя?..

Всё второе отделение Женя, Рита и Константин то и дело посматривали на Машковского.

«Что за тип? Богач какой-нибудь из новорусских. Нынче их пруд пруди. Старикашка, а всё на молодых заглядывается. Тоже мне граф Монте-Кристо выискался… А после концерта небось ещё в ресторан зазовёт. Разумеется, я откажусь, но девочки могут клюнуть… Ох и падки они на внимание… А я-то что? Ни разу Жене цветы не подарил, даже когда ухаживал за нею… Нет, один разок было. Один разок купил розы, чертовски дорогие, помнится, были розы. А этому богатею букетище поднести – что плюнуть…» – мысленно ворчал Константин Си-ницын. Он уже не слушал Шопена, вечер был испорчен бесповоротно, благодушное состояние растоптано бесцеремонным вторжением седовласого незнакомца. Константин с нетерпением ждал окончания концерта. Он сгорал от желания увидеть Машковского вблизи, заглянуть ему в глаза, сказать какую-нибудь резкость прямо в лицо. Он чувствовал себя мальчишкой, обуреваемым неудержимыми страстями, но никак не мог совладать с собой. Однако к концу вечера сник, воинственное настроение истаяло, и Константин вдруг показался себе недопустимо смешным и жалким.

Машковскому тоже было не до концерта – он теперь уже не отводил взгляда от молодой женщины с короткими волосами, буквально пожирал её глазами и досадовал, что видел её недостаточно ясно из-за приглушённого освещения и заметно ослабшего зрения.

«Её зовут Маргарита… Какое удивительное совпадение…»

– Коля, – он поманил секретаря, тот нагнулся, – ты точно расслышал? Рита?

– Да, брюнетку зовут Рита, а блондинку – Женя.

– Мою покойную жену звали Маргарита. Ты представляешь? И у этой такое же имя… И лицом похожа. Ты не находишь? Я же показывал тебе старые фотографии! Неужели не помнишь?

Николай с удивлением наблюдал за шефом. Никогда прежде Григорий Модестович не выглядел так беспомощно взволнованным. Машковский мог кричать, колотить тростью о стол, мог шипеть по-змеиному и рычать, как тигр, готовый разорвать жертву на куски, но быть слабым и нежным он не умел, потому что это противоречило его натуре. И вот вдруг этот матёрый волчище предстал перед своим секретарём растерянным и почти испуганным, тщетно стараясь спрятать охватившие его противоречивые чувства за маской сосредоточенности.