— Тебе туда один хрен не добраться, — пробасил Огневич, хоть он и старался говорить тихо, но выходило не очень, — Ты вообще сознаешь, что ты творишь, Нагибин? Мой батя может тебя вышибить отсюда…

— Не может, — отрезал я, — Если бы мог, то вышиб бы меня еще после того, как я воткнул тебе меч в пузо. Помнишь, у памятника Пушкину?

Огневич побагровел, а веснушки у него на носу вообще приобрели угрожающе-алый цвет. Его рожа теперь напоминала светофор, на котором загорелся красный сигнал.

— Я под защитой Охранки, — признался я Огневичу, — Так что трогать меня Охранка твоему бате не даст. И ты отлично это знаешь. Я уверен, что ты уже ходил к папеньке и слёзно умолял меня отсюда прогнать. Так ведь?

Огневич неопределенно мотнул головой.

Трудно было сказать, что означало это движение, но по глазам Огневича было заметно, что тот ничего противопоставить моему тезису не может.

— И почему Охранка тебя защищает? — спросил Огневич, — Ты стукач, Нагибин?

— Нет, — отверг я это предположение, — И учти, Огневич, там, откуда я родом, за такие предъявы принято сразу тыкать розочкой в печень. Там что впредь держи свои теории при себе, окей?

На самом деле я и сам не знал, за какие заслуги удостоился протекции от Охранного Отделения. Но сообщать об этом Огневичу сейчас было бы неразумно. Сам же я намеревался выяснить, что ценного во мне разглядела Охранка, в самое ближайшее время.

— Ты болтал про какие тридцать тысяч, Нагибин, — напомнил мне Огневич, но тут же охнул, — Черт. А это еще что за дерьмо?

«Дерьмом» был Акалу в маске Бориса Годунова, который как раз поднялся к нам снизу.

— Это русский царь Борис, — ответил я, — Не видишь что ли? Для директорского сынка ты слишком паршиво знаешь родную историю.

— Вы с ума что ли все посходили? — Огневич напрягся, явно ожидая, что снизу поднимется еще толпа народу в масках.

Нужно было действовать быстро, пока рыжий сынок директора Лицея не пришёл в себя.

— Говори, где спит Корень-Зрищин, — потребовал я, — А потом получишь тридцать тысяч.

— Господи, Нагибин, ты в своём уме? — изумился Огневич, — Ты что, вообще не соображаешь? Корень-Зрищин теперь сын канцлера Империи, второго человека в государстве после Императора. Мне невыгодно предавать его, ни за тридцать кусков, ни за сто.

Да у тебя и нет тридцати кусков, откуда они у нищенки, типа тебя? У тебя и поместья-то уже нет, ты безземельное дерьмо. А вот у Корень-Зрищиных денег скоро будет полно, должность канцлера и Гатчина в собственности весьма способствуют обогащению, знаешь ли. Так что о чём ты вообще толкуешь? Что ты несёшь? Ты что ли под флексом?

— Нет, я не под флексом, — вздохнул я, — Я типа Император, Огневич.

— Чё?

— Я Император, — спокойно объяснил я, — Своего рода Император. Дело в том, что у меня есть корона. Мы сняли её с мертвого Чудовища. Ты наверное слышал, что этого неудачливого наследника, точнее, наследников престола убили у меня на глазах?

Огневич мотнул головой, на этот раз это определенно был кивок, означавший согласие.

— Ну вот, — продолжил я, — Корона и еще парочка побрякушек Чудовища — у меня. И я собираюсь их продать. И тогда заплачу тебе, если поможешь.

— Я хочу двести, — облизнулся Огневич, переварив информацию.

— Пятьдесят, — поморщился я, — Или иди, куда шёл.

— Сто.

— Мы не на рынке, Огневич, — отрезал я, — Или пятьдесят тысяч, или проваливай.