|
Машина с кустарником справляется. Делаем станции каждые десять минут. Прошли пять тысяч семьсот сорок три метра. Грунт твердый, индикаторы спокойны, подходим к внешнему валу». Коль хотел молить о прощении, но не было сил унижаться при всех. Она вернется, думал он. Через три часа она вернется… Он твердил эту фразу до того мгновения, когда в прорве тумана тускло полыхнуло и кусты на миг стали из черных пронзительно‑алыми, а по полу рубки прыгнули, тут же пропав, резкие тени. Он даже не сразу понял, что это, когда из динамика раздался мгновенный гремящий треск и короткий уже не вскрик, просто звук, с которым все сразу, и любовь, и ненависть, и желания, и надежды, и прошлое, и будущее, выбитые неожиданным молотом, горлом вылетают из только что совсем живых, и вдруг уже расплющенных тел… и сразу стало невыносимо тихо, потому что погасла даже несущая частота. Он бежал на верхнюю палубу, к вертолету. Его пытались задержать – он исступленно дрался с Коганом, в кровь разбил ему лицо, отшвырнул. Ему не хотели открывать люков – он кричал, что взорвет двигатель и уничтожит всех. Он, невесть как проведя машину сквозь вечный ураган, достал, выудил остатки вездехода из ада, в который превратился Источник… Через неделю они знали, что такие извержения происходят в Источнике каждые сто двенадцать часов.
Лена была мертва безнадежно, а Лестрети удалось спасти. Он погиб два года спустя, вместе с остальными.
Ясутоки тронул Коля за плечо. – Ложись‑ка спать, – проговорил он. Коль, отказываясь, мотнул головой. – Я помогу, хочешь? Коль вопросительно посмотрел на него – врач покивал. – А где Вальтер? – Ушел. У нас много срочных дел. – Из‑за меня? – Да. Мы обязаны дать тебе настоящую жизнь. Коль помолчал. – Это реально? – Конечно. А ты ложись – завтра будет новый день. Твой первый полный день. Первый из очень многих, Коль. – Я знаю, – проговорил Коль медленно. – Только совестно перед… теми… всеми… Почему я? Он глубоко вздохнул, прикрыл глаза. Возбуждение и радость покинули его, последнее воспоминание оказалось роковым, и он понял вдруг, что теперь абсолютно один. Больше один, чем там, в огромном обезлюдевшем корабле, потому что вот наконец вокруг были люди, добрые, участливые, но бессильные заполнить пустоту. Уже некуда лететь. Он вернулся. Ему никогда не вернуться. – Меня послали отснять с воздуха Гнездо тифонов… а в это время Пятнистый лишайник… В горле будто взорвалось. Коль стиснул лицо ладонями и затрясся в беззвучном сухом плаче. Перед глазами маячили каюты катера в зеленоватой паутине и затянутые мшистой серой плесенью холмики омерзительной слизи, которыми в считанные минуты стали все. Кроме него. Ясутоки встал, сказал: «Дверь!» Стена беззвучно и легко, как во сне, раскололась. – Посмотри, – сказал Ясутоки. – Если понравится, будешь жить там. Коль подошел к расколотой стене. – Наверное, понравится… – Тебе обязательно будет хорошо у нас, – проговорил Ясутоки ему вслед. Коль остановился. – Мне уже хорошо. Просто… совсем не хочется спать. Ясутоки легонько подтолкнул его в спину. Дверь пропала, едва Коль переступил порог. Свет остался по ту сторону. Дико хотелось выпить. Не слишком много – просто чтобы отмякнуть и начать относиться к тому, что есть, как к чему‑то нормальному. Но очень неловко было даже спрашивать. Воровато оглянувшись в почти полной темноте, Коль сказал тихонько: «Бар!» Комната не отреагировала. Может, у них тут выпивки и в заводе нет… черт. Во всяком случае, когда кормили во время завершающей части медосмотра – вкусно, сытно, но без всякого намека на праздничный банкет, просто перекус под непринужденную беседу о загадочном отсутствии сверхцивилизаций – ничего похожего на триумфальный бокал шампанского не возникло. |
