— Да я…

— Ешь, ешь. После возлияний надо обязательно горяченького покушать. Супца бы хорошо, да сам понимаешь — какие теперь супцы, когда за воду по пять серебряных просят.

Кельман отвел глаза и принялся орудовать ложкой. Пить хотелось невыносимо.

«Зачем я сюда пришел?» — думал он. — «Надо бежать скорее, как можно дальше. Или не бежать, а прыгнуть в лаву — и дело с концом. И никаких искусов, никаких желаний непотребных…»

— Хлеб бери, — сказала Арина. — И ягоды.

«Что с ним? Он сам не свой».

— Тут вот какое дело, — начал Кельман, старательно подбирая кусочком горбушки янтарно блестящее масло. — Надо пойти к источнику и поговорить с Сирилом. Серьезно поговорить. Объяснить, что мы можем хорошо его вознаградить, но только после того, как соберем Дор-Суровы камни. Он ведь неглупый человек, должен понять.

— А если он вообще не человек?

— Пусть объяснит, в чем наша вина, за что мы наказаны.

— Может это и не наказание вовсе?

— Ты идешь со мной?

«Откажись», — молил Кельман. — «Откажись, я не потяну тебя силой. Скажи, что у тебя много дел и некогда по поселку шляться».

Арина взяла у него опустевшую тарелку и недовольно пробурчала:

— И не вымыть теперь. Опять придется песком оттирать, — она зябко повела плечами. — Конечно, иду. Должен же там быть хоть кто-то, не одурманенный этой дрянной жижей.

В пути они молчали. Арина размышляла о том, как можно вытурить из поселка обнаглевшего иноземца, а Кельман украдкой поглядывал на ее потрескавшиеся губы, на тонкую шею, на шрамик на щеке.

«Я никогда этого не сделаю. Никогда», — он нащупал припрятанный за пазухой нож и крепко сжал рукоять. — «Я убью Сирила. Пусть это невозможно, все равно убью. Уничтожу, как слизняка, как мокрицу».

— Итак, вы пришли.

Площадка возле источника была совершенно безлюдна, если не считать одинокой фигуры возлежащей на ступенях.

Кельман втянул ноздрями воздух, и голова его закружилась. Здесь было влажно. Казалось, крошечные, невидимые капельки воды рассеяны повсюду, и стоит лишь сложить ладони ковшиком, немного подождать — и волшебная жидкость дождем прольется в руки.

— Господи, помоги мне, помоги мне, господи.

Сухой, непослушный язык с трудом ворочался во рту, каждое движение причиняло страдания. Только глоток, только самый маленький глоточек. Силуэт стоящей рядом жены расплылся, распался на отдельные фрагменты. В нем больше не было ничего человеческого — просто набор линий, изгибов, выпуклостей и впадин.

— Я жду, — голос Сирила подстегнул, взбодрил, в нем чувствовался звон ручья, а значит — спасение.

— Что с тобой? Тебе плохо? — спросила Арина, но Кельман услышал лишь какое-то невнятное скрежетание.

Он вскинул руку с ножом и несколько раз ударил жену — в грудь, в живот, в горло. Она закричала, и в этом крике было больше недоумения и обиды, чем боли.

Вокруг Кельмана пылала пустота. Он был один среди языков пламени, среди дышащих жаром печей и труб. Искрящаяся, волшебная влага была здесь, рядом, надо было лишь пробиться к ней сквозь что-то чужое, ненужное, мешающее. Когда Арина упала на землю, перед ним открылся светящийся коридор, в конце которого его ждал источник. Опустившись на колени, Кельман благоговейно коснулся синей холодной поверхности. Он пил и чувствовал, как меняется вкус воды, как она становится все более пресной, как уходит из нее особая, колдовская свежесть.

— Ну, хватит уже, — недовольно сказал Сирил, хлопнув его по плечу.