— Беру, — сказал он. — Наливай.
Вода застучала по жестяному дну. Едва дождавшись, пока ведро наполнится, Кельман выхватил его из рук Сирила и стал жадно пить. Потом, дико оглянувшись по сторонам, он пробормотал невнятные благодарности и побежал к дому. Несколько раз, завидев на дороге смутные тени, он прятался в зарослях колючек.
— И кто это тут ходит? — спрашивал он сам себя, снова и снова отхлебывая из ведра.
Стена сарая была плотной, без малейших зазоров и щелей, тщательно сработанная из хороших досок. Лишь в некоторых местах гладкая поверхность дерева ершилась коротенькими заусенцами. Прижавшись ухом к стене, Кельман вслушивался в мысли находящейся внутри Бики.
«Проклятое сено, вечно к юбке пристает. Раз, два, три, четыре. Где же еще?» — думала она. — «Пять. Повезло-таки этой Миле малахольной. Такого муженька урвала. Богатыря! А, вот шестое. Все равно мало, папа будет злиться. Чем я хуже ее? Лицом пригожа, да у грудь у меня повыше будет».
В курятнике что-то гулко бухнуло и запрыгало по полу, словно от пинка ногой. Возмущенно закудахтали наседки.
«А как я теперь пою! Соловушка! Жаль, раньше так не могла — небось, не засиделась бы в девках…»
Кельман покраснел и, косясь по сторонам, отошел от сарая. Ему было неловко, но эту неловкость быстро вытеснило желание снова испытать свой дар. Уже не первый час он ходил от дома к дому, напряженно впитывая в себя мысли и чувства других людей. Сперва он стыдился, пытался урезонить себя, убедить, что поступает подло и низко по отношению к своим соседям, но все было напрасно. Жгучая жажда узнать еще чуть-чуть, еще саму малость, толкала его к следующему забору, к следующей двери, калитке. Ему открылось многое: и то, что у горластой Бики прорезался нежный, изумительной красоты голос, и то, что старый чревоугодник Труки уже третий день пишет какие-то непонятные, пугающие стихи, и то, что маленькая дочка Крубсов может с закрытыми глазами определить цвет положенного перед ней предмета. Почти у каждого жителя поселка появился какой-то талант — явный и полезный, вроде прихлопывания мух одним усилием воли, либо странный, как рисование в воздухе пальцем светящихся линий
Кое-кто видимых способностей не проявлял. Арина лишь скептически пожимала плечами, слушая рассказы о творящихся в поселке чудесах.
— Обалдели вы все от этой воды, — говорила она своим подругам. — Все невидаль какая-то мерещится.
— Да ты пойди, посмотри сама!
— Некогда мне по селу шастать! Дел — невпроворот. И вы бы лучше огороды перекопали, чем о всякой ерунде сплетничать.
— Да на кой ляд нам врать?! Сама можешь убедиться!
— Это все безделье, — упорствовала Арина. — Леность. Праздность. От нее всегда в голову ахинея лезет. Вы руками-то побольше работайте, ногам отдыха не давайте. И времени не будет фантазиями предаваться.
— Пойдем хоть в гости сходим, — предложил вернувшийся под вечер домой Кельман.
— Не пойду, — ответила она. — Завтра вставать рано, да и вообще. Устала я от ваших баек.
— Да какие байки!
— Не пойду. Иди один, ежели так приспичило.
В избе Перша было многолюдно и душно. Все говорили — увлеченно, хором, перебивая друг друга.
— Глянь, как я могу, — хвастался Амс, рисуя в воздухе тонкие переливающиеся полосы.
— Э! Зато я вещи двигать на расстоянии умею!
— Вещи? Ты хотел сказать — мелочевку всякую, вроде катушек ниток?
— Так это пока. Научусь и котлами со смолой ворочать!
— Ну и какой с того толк?
— А с твоих закорюк витающих какой толк? — возмутился Крубс. |