Джайна, не отводя взгляда от Калесгоса, сделала шаг назад.

– По-твоему, мне это нравится? Думаешь, я радуюсь кошмарам по ночам и ярости, от которой вот-вот взорвусь? Разве ты не считаешь, что у меня есть право чувствовать удовлетворение… нет, не так, радоваться тому, что преступник, сотворивший ужасные вещи, получит то, чего заслуживает?

– Я не думаю, что тебе это нравится, и считаю, что ты имеешь право испытывать подобные чувства. Меня волнует лишь то, что по окончании суда они никуда не исчезнут.

На виске Джайны забилась жилка, и она коснулась этого места рукой.

– Почему ты так думаешь?

– Вспомни, в какое возбуждение ты пришла, когда Вариан победил Орду.

– Мне не верится, что ты…

– Пожалуйста, дослушай, – попросил Калесгос. – Представь, что бы ты ощутила, если бы Вариан совершил столь же ужасающие поступки, что и Гаррош. Например, решил бы, что в Альянс должны входить только люди, прогнал живущих в Штормграде дренеев в трущобы, приказал убить Тиранду, если бы та отказалась собрать войско из сатиров, которые сражались бы в его армии, использовал гномов и дворфов только в качестве рабочей силы. Вообрази, что случилось бы, если бы такой Вариан узнал об артефакте, который хранится в самом красивом и священном месте Азерота. А потом разрушил бы его. Он…

– Хватит! – попросила Джайна. Она дрожала, но не могла понять, какое чувство взяло над ней верх. – Ты высказался достаточно ясно.

Калесгос замолчал.

– Я ведь не стала разрушать Оргриммар, пусть и могла это сделать. С легкостью, – сказала Джайна.

– Знаю.

– Помнишь, ты сказал мне, что останешься и будешь сражаться за Терамор? – Калесгос прикусил губу и кивнул. – Я злилась на командиров, которые выражали свою ненависть к Орде. И ты спросил, считаю ли я, что эта ненависть помешает им выполнять свои обязанности в бою.

– Помню, – согласился Кейлек. – Ты сказала, что их чувства, как и твои, не имеют значения. Я же ответил, что это очень важно, но защита города еще важнее. Столь же важно было свергнуть Гарроша, и все мы, Орда и Альянс, работали вместе, чтобы победить его.

– То есть ты пытаешься сказать, что теперь, во время суда… разница… та разница между нами снова проявилась?

– Да, – прошептал Калесгос.

Глаза Джайны стали влажными от слез.

– Насколько сильно? – тихо спросила она.

– Не знаю. И не пойму до тех пор, пока суд не закончится и мы не заглянем внутрь себя. Джайна, если ты продолжишь цепляться за ненависть, она поглотит тебя. Я не смогу этого вынести. Джайна, я не хочу тебя терять!

«Тогда не оставляй меня!» – кричало ее сердце, но Джайна промолчала. Она прекрасно понимала, что Кейлек имел в виду. Речь не шла о простом расставании. Этот разговор вовсе не был пустяковой ссорой возлюбленных и касался скорее их сути, самоопределения. Смогут ли они остаться вместе, если в их сердцах не будет покоя?

Поэтому Джайна не стала спорить. Не стала уверять, будто изменится, и не пригрозила, что уйдет. Она лишь приподнялась на носки, обвила руками шею Калесгоса и прижалась губами к его губам, вложив в этот поцелуй все свои чувства. Кейлек с тихим стоном, полным любви и боли, притянул ее ближе и обнял так сильно, как будто никогда больше не хотел отпускать.

Еще недавно его положению позавидовали бы многие.