|
Таких людей, с обагренным сердцем, гордых, скорбящих и сильных, немало на войне. Добрый, веселый, хороший мой народ! Какой же бедой ожесточили враги твое сердце! И вот сейчас, шагая за ползущей радисткой, капитан старался не размышлять ни о чем, что могло бы помешать ему обдумать свое поведение. Он голоден, слаб, измучен длинным переходом. Конечно, она рассчитывает на его помощь. Но ведь она не знает, что он никуда не годится. Сказать все? Ну нет. Лучше заставить ее как-нибудь подтянуться, а там он соберется с силами и, может быть, как-нибудь удастся... В отвесном скате балки весенние воды промыли нечто вроде ниши. Жесткие корни деревьев свисали над головой, то тощие, как шпагат, то перекрученные и жилистые, похожие на пучки ржавых тросов. Ледяной навес закрывал нишу снаружи. Днем свет проникал сюда, как в стеклянную оранжерею. Здесь было чисто, сухо, лежала подстилка из еловых ветвей. Квадратный ящик рации, спальный мешок, лыжи, прислоненные к стене. — Уютная пещерка, — заметил капитан. И, похлопав рукой по подстилке, сказал: — Садитесь и разувайтесь. — Что? — гневно и удивленно спросила девушка. — Разувайтесь. Я должен знать, куда вы годитесь с такой ногой. — Вы не доктор. И потом... — Знаете, — сказал капитан, — договоримся с самого начала — меньше разговаривайте. — Ой, больно! — Не кричите, — сказал капитан, ощупывая ступню ее, вспухшую, обтянутую глянцевитой синей кожей. — Да я же не могу больше терпеть. — Ладно, потерпите, — сказал капитан, стягивая с себя шерстяной шарф. — Мне не нужно вашего шарфа. — Грязный носок лучше? — Он чистый. — Знаете, — снова повторил капитан, — не морочьте вы мне голову. Веревка у вас есть? — Нет. Капитан поднял руку, оторвал кусок тонкого корня, перевязал им ногу, обмотанную шарфом, и объявил: — Хорошо держится! Потом он вытащил лыжи наружу и что-то мастерил, орудуя ножом. Вернулся, взял рацию и сказал: — Можно ехать. — Вы хотите тащить меня на лыжах? — Я этого, положим, не хочу, но приходится. — Ну что же, у меня другого выхода нет. — Вот это правильно, — согласился капитан. — Кстати, у вас пожевать что-нибудь найдется? — Вот, — сказала она и вытащила из кармана поломанный сухарь. — Маловато. — Это все, что у меня осталось. Я уже несколько дней... — Понятно, — сказал капитан. — Другие съедают сначала сухари, а шоколад оставляют на черный день. — Можете оставить ваш шоколад себе. — А я угощать и не собираюсь. — Капитан вышел, сгибаясь под тяжестью рации. После часа ходьбы капитан понял, что дела его плохи. И хотя девушка, лежа на лыжах (вернее — на санях, сделанных из лыж), помогала ему, отталкиваясь руками, силы его покинули. Ноги дрожали, а сердце колотилось так, что было трудно дышать. "Если я ей скажу, что никуда не гожусь, она растеряется. Если дальше буду храбриться, дело кончится совсем скверно". Капитан посмотрел на часы и сказал: — Не худо бы выпить горячего. Выкопав в снегу яму, он прорыл палкой дымоход и забросал его отверстие зелеными ветвями и снегом. Ветви и снег должны были фильтровать дым, тогда он будет невидимым. Наломав сухих веток, капитан положил их в яму, потом вынул из кармана шелковый мешочек с пушечным полузарядом и, насыпав горсть пороха крупной резки на ветви, поднес спичку. Пламя зашипело, облизав ветви. |
