Нещадно палило солнце. Благоухающий, влажный, плотный, почти осязаемый воздух тропической низменности давил грудь, не давая свободно вздохнуть. Невольно вспомнился, как давний сон, чистый прохладный воздух, которым дышали они на рассвете всего три дня тому назад в оставленных далеко позади горах.

Неожиданно перед ними раскрылось зрелище, при виде которого оба юноши застыли на месте.

Река образовывала здесь небольшую мелкую заводь, дно которой было покрыто крупным золотистым песком, сверкавшим под прорывавшимися через листву солнечными лучами. В воде этой заводи весело плескалась молодая девушка, личико ее светилось оживлением и радостью. Рядом на кустах высыхали недавно выстиранные белые одежды.

Стоявший сзади Хун-Ахау Ах-Мис шумно вздохнул и, нечаянно переступив ногами, задел сухую ветку. Этот вздох и раздавшийся затем треск заставили купавшуюся поднять голову. Она увидела высокую неподвижную фигуру Хун-Ахау. Волнение, смятение и ужас отразились на ее лице. Купающаяся рванулась из воды, упала на песок и смиренно подползла на коленях к ногам юноши.

— Бог! Великий бог! Прости свою рабыню, что она осмелилась осквернить собой твою купальню!

Говор девушки звучал странно: он был более резок и отрывист, чем привычный тикальский, вместо обычного «л» всюду звучало твердое «р», но все же она говорила на майя, а не на чужом, неизвестном языке. И это звучало сладостно для истосковавшихся по родной речи странников.

Ошеломленный непонятными словами, Хун-Ахау долго молчал, стараясь не смотреть на ее обнаженную спину. А девушка, всхлипывая, пыталась поцеловать его ноги. Наконец он смущенно произнес тихим голосом:

— Ты ошиблась, девушка! Мы вовсе не боги, а обычные люди…

Но докончить свою речь юноше не удалось. При первых его словах девушка распрямилась, как отпущенная молодая ветка, потемневшими от обиды и огорчения глазами в упор посмотрела на Хун-Ахау. Румянец стыда и негодования, заливший ее лицо, медленно пополз по золотистой коже вниз на грудь и плечи.

Вдруг лежавшее неподалеку от воды длинное серое бревно, залепленное тиной и грязью, зашевелилось, приподнялось слегка над песком и быстро заскользило по направлению к стоявшей на коленях купальщице.

Это был аллигатор чудовищной величины. Мощный удар могучего хвоста пресмыкающегося свалил с ног Ах-Миса, кинувшегося было наперерез гигантской ящерице. Раскрылась огромная пасть, усеянная плотными рядами зубов, на людей пахнуло тяжелым зловонием. Со слабым криком ужаса девушка вскочила, пытаясь бежать, но ноги не повиновались ей. Хун-Ахау почти ощутимо почувствовал приближающуюся смерть; разговаривая с незнакомкой, юноша отбросил свой топор, и теперь он был недосягаем. Пальцы судорожно ощупывали набедренную повязку, словно ища там какое-то оружие, и неожиданно наткнулись на нефритовую иглу Иуитемаля. Не сознавая уже, что он делает, Хун-Ахау отчаянным усилием всадил ее до самого конца в налитый кровью яростный глаз чудовища.

Со странными, резкими и жалобными звуками аллигатор подпрыгнул, согнулся почти в кольцо, сбив с ног юношу, скользнул, как дротик, к воде и скрылся в ней. Через секунду взволнованная гладь лагуны уже успокоилась, и только медленно тянувшаяся по воде дымная красная струйка показывала, что раненое чудовище лежало в глубине, на дне реки.

Первой опомнилась девушка. Она резко повернулась, одним прыжком оказалась около своей одежды, схватила ее и исчезла в зелёной чаще. Послышался шорох раздвигаемых на берегу веток, легкий топот босых ног — и все смолкло.

Хун-Ахау и Ах-Мис долго стояли неподвижно, глядя то на воду лагуны, то на зеленую стену, за которой скрылась беглянка.

— Эта отвратительная тварь ее очень испугала! — огорченно произнес Ах-Мис.

Хун-Ахау медленно обернулся к нему.

— Прежде всего ее испугал ты, наступив на сухую ветку! С этого все и началось.