Надо сказать, что, странные, порой неожиданные и абсурдные пробольшевистские выступления прославленного Бердяева ставили в тупик и людей, лично знавших его, и его исследователей. И Вишняк, и Кускова говорили в связи с этим о «тайне Бердяева», разгадать которую не брались. Дерзнем предложить гипотезу, основанную не на сопоставлении бесчисленных противоречащих друг другу суждений этого европейски знаменитого автора, а на интимном признании жившего в ту же пору Осипа Мандельштама, обратившегося к Господу со смиренной молитвой:

Когда решение о высылке в 1922 году интеллигенции («корабль философов») было принято «на самом верху», осуществление операции (вполне возможно, что в рамках того же «Треста») было доверено Ф. Дзержинскому, и тогда для начала чекисты упрятали самых видных и влиятельных из намеченных к высылке интеллигентов на Лубянку, в «корабль смерти», в камеры смертников. Можно гадать зачем. Можно также гадать, о чем с ними толковали на «дружеских собеседованиях» у следователя – где-нибудь по соседству с камерой пыток. О том, какую «взаимоприемлемую» общую платформу вырабатывали на этих допросах-совещаниях (властям позарез нужно было склонять в ту пору Запад в сторону большевистской «национальной власти»). Излишне гадать о том, хотелось ли этим прекрасным людям (имена их известны – Бердяев, Осоргин, Кускова и ее муж, Карсавин, Ремизов…) выйти из «корабля смерти» живыми на свободу и уехать хоть на край света. Об этом догадаться нетрудно… И вот их выпустили, им подарили жизнь, взяв предварительно с них какие-то обязательства и дав подписать специальную бумагу. О бумаге этой упоминали и Бердяев и другие, а Бердяев даже дерзнул назвать какое-то неправдоподобное, абсурдное обязательство, которое с него взяли (обязательство «не возвращаться»). Но кто видел эту бумагу?

Вскоре по приезде в Берлин Бердяев был приглашен на антибольшевистское совещание философов на квартире Струве и произнес пылкую речь в защиту… большевизма. Беднягу Бердяева, едва вышедшего из камеры смертников, можно понять. Думаю, что ни в чьем прощении он не нуждается…

Через год после высылки философов помощница Ф.Э. Дзержинского, бывшая жена Горького Е.П. Пешкова, поехала в Европу затевать кампанию… «возвращенчества» (об этой истории дважды писал В. Ходасевич). Возглавить эту кампанию (имевшую целью смягчение неприязни Запада к большевикам, которым теперь нужна была срочно экономическая помощь капиталистов) влиятельная посланница ЧК поручила Кусковой, Осоргину, Пошехонову… Думается, они не могли ей отказать. Русская диаспора во Франции (ни на одном из своих уровней) никогда не могла отрешиться от страха перед всемогущей ЧК, избавиться от ее опеки, даже когда эмиграция этого хотела (а ведь и не всегда хотела при том положении полунищеты, униженности, утраты былого социального положения, в котором жили изгнанники). Не могу избавиться от мысли, что на всплески бердяевского филобольшевизма и «революционности» эти тайные «условия» могли влиять, независимо от того, как философ сам объяснял эти странности и себе самому, и другим…

Кроме столь понятного страха за жизнь Бердяев мог даже испытывать некую благодарность к «солдатам Дзержинского», которые выпустили его на свободу (хотя, конечно, все же и не оставляли вниманием) – поговорили так мирно (без зуботычин), обсудили кое-что и отпустили пользоваться проклятыми, столь ненавистными демократическими свободами, и даже писать о любимом, о своем разрешили (лишь изредка вставляя, да еще иногда и петитом) какую-нибудь смехотворно-восторженную фразу о сталинской конституции или еще о чем-нибудь подобном).