На допросе в полиции Цветаева читала стихи и излагала полицейским легенду об отъезде Эфрона в Испанию. Возможно, что Эфрон был отозван в связи с грубо проведенной его агентурой операцией убийства советского перебежчика И. Рейса (Порецкого). Считают, что сам Эфрон не участвовал ни в убийстве Рейса, ни в убийстве сына Троцкого, однако похоже, что убийцы были завербованы и направляемы именно им. Об этом писала позднее, в частности, в своих письмах на имя руководства КГБ дочь поэтессы Ариадна Сергеевна Эфрон. В этих письмах она просила восстановить их с отцом доброе имя советских «разведчиков» и характеризовала деятельность отца как работу «вербовщика-наводчика».

Бежав из Франции, Эфрон сдал семью куратору из органов (В.И. Покровскому), который и выдавал мужнино «жалованье» М.И. Цветаевой. Нетрудно предположить, что он просил у поэтессы в обмен о каких-то негласных услугах, скажем, о контактах с эмигрантами. Может, именно этим объясняется то, что Цветаеву вскоре перевели из Ванва в захудалый отель «Иннова» на бульваре Пастер. Возможно, она пыталась оправдать удаленностью Ванва свои все более редкие встречи с прежними друзьями. На самом деле ее уже, видимо, побаивались в эмигрантских кругах. Понятно, что и для прощания перед отъездом на родину ей пришлось пригласить не прежних, а «новых» и «молодых» (к тому же просоветски настроенных) друзей. Согласно инструкции московских кураторов, ее и сына никто не должен был провожать на вокзале Сен-Лазар…

В ЭТОМ ДОМЕ В ВАНВЕ ЖИЛА ДО 1937 ГОДА СО СВОИМ МУЖЕМ М.И. ЦВЕТАЕВА. КОГДА СЮДА НАГРЯНУЛА ПОЛИЦИЯ, СЛЕД МУЖА УЖЕ ПРОСТЫЛ…

Фото Б. Гесселя

Иные из современных цветаеведов считают, что именно эти не для всех душевно приемлемые и легкие «контакты» с органами (наряду с ее прочими бедами) привели в конечном итоге Марину Ивановну к самоубийству в эвакуации. Живя на парижском бульваре Пастера (а позднее – в поднадзорных Болшеве и Голицыне под Москвой), бедная Цветаева, вероятно, не раз ностальгически вспоминала не только чешский лес ее ранней эмиграции, но и Медон, и Ванв… Родные березки (и даже рябинки) не спасли ее от ностальгии по свободе и от одиночества зачумленной.

Количество русских в крошечном Ванве было в те годы так значительно, что одних только имен русских художников, живших и захороненных здесь, насчитаешь как в доброй картинной галерее.

С 1960 года (до самой своей поздней славы и поездки на Галапагосские острова) жил в Ванве удивительный художник и писатель, сын бугурусланского купца, модернист из модернистов Сергей Шаршун.

Или, скажем, жил здесь (и был здесь похоронен) чуть ли не всему Парижу известный художник, сын аптекаря из нижегородского села Растяпино Леон Зак (Лев Васильевич Зак). По первому браку своей матушки приходился он единоутробным братом известному философу Семену Франку, сам же он с тринадцати лет занимался в студиях знаменитых художников, учился также на филфаке в МГУ, выполнял виньетки для «Золотого руна», участвовал в выставках «Мира искусства». В 1910 году он подружился с филологом Романом Якобсоном, вошел в круг футуристов, оформлял сборники Ивнева и Шершеневича, да и свои печатал стихи, писал прозу (взяв в качестве псевдонима девичью фамилию матери – Россиянский). В 1920 году он бежал с женой и дочерью в Константинополь, потом были Рим, Флоренция, Берлин, где он готовил декорации к спектаклям, участвовал в выставках, оформлял книги. С 1923 года Зак жил в Париже, выставлялся, учредил Салон Сверхнезависимых, создавал рисунки для тканей и шарфов, а в 1930 году примкнул к «неогуманистам». Уже в 1935 году музеи покупали его картины, а с 1939 года он скитался по Франции (Вильфранш, Биарриц, Аркашон, Гренобль).