Тем временем подоспели солдаты и окружили утопленника.

Один солдат, сняв свою флягу и разжав зубы вандейца, влил ему в рот несколько капель водки.

Первым человеком, которого, раскрыв глаза, увидел Жан Уллье, был Мишель, поддерживавший ему голову, и в глазах вандейца мелькнула такая тревога, что офицер посчитал необходимым успокоить его, указав на Мишеля:

— Друг мой, вот ваш спаситель!

— Мой спаситель!.. Его сын! — воскликнул Жан Уллье. — Ах! Благодарю тебя, Боже! Твоя милость так же велика, как страшна твоя кара!

Эпилог

Однажды — это было в 1843 году — к воротам шартрского монастыря кармелиток в семь часов вечера подъехала тяжелая карета.

В карете было пятеро путешественников: двое детей лет восьми или девяти, мужчина и женщина лет тридцати-тридцати пяти и старый крестьянин, еще вполне крепкий, но с седой головой; хотя на старике была деревенская одежда, он сидел в карете рядом с дамой, посадив на колени одного из детей, забавлявшегося кольцами толстой стальной цепочки, на которой к петлице жилета были прицеплены часы, и загорелой морщинистой рукой гладил ребенка по шелковистым волосам.

Когда лошадь свернула с мощеной дороги, чтобы направиться в предместье Сен-Жан, карету сильно встряхнуло, и дама выглянула в окошко, но тотчас же отпрянула назад: когда она увидела перед собой высокие монастырские стены и мрачные ворота, на лице ее отразилась скорбь.

Возница слез с лошади, подошел к воротам и произнес:

— Это здесь.

Дама сжала руку сидевшего напротив мужа, и две крупные слезы скатились по ее щекам.

— Ну, Мари, мужайтесь! — сказал молодой мужчина (наши читатели, вероятно, уже узнали в нем барона Мишеля де ла Ложери). — Мне жаль, что правила монастыря запрещают мне разделить с вами этот печальный долг, и впервые за последние десять лет мы будем страдать порознь!

— Вы не забудете сказать ей обо мне? — произнес старый крестьянин.

— Да, мой Жан, — ответила Мари.

И молодая женщина, поставив ногу на подножку кареты, сошла на землю и постучалась в ворота.

Стук молотка разнесся эхом под мрачными сводами.

— Матушка святая Марта? — спросила дама.

— Вы та дама, которую ожидает наша матушка? — спросила кармелитка.

— Да, сестра моя.

— Тогда входите! Вы сейчас ее увидите, но вам надо знать о том, что по правилам монастыря, несмотря на высокое ее положение здесь, вы сможете с ней говорить лишь в присутствии одной из ее сестер; правила особо запрещают говорить с ней о мирских делах: она оставила их навсегда.

Мари склонила голову.

Привратница прошла вперед, и баронесса де ла Ложери последовала за ней по темному и сырому коридору, куда выходила дюжина дверей. Толкнув одну из них, монахиня посторонилась, чтобы пропустить Мари.

От волнения молодая женщина на секунду остановилась в дверях: но тут же, собравшись с духом, перешагнула через порог и вошла в тесную келью, занимавшую не более восьми квадратных футов.

Кроме узкой кровати, стула и скамеечки для молитвы в келье не было другой мебели; все убранство состояло из нескольких картинок на религиозные сюжеты, приколотых к голым стенам, и выполненной из черного дерева и меди фигуры распятого Христа, распростершего руки над скамеечкой для молитвы.

Мари ничего этого не увидела.

На кровати лежала женщина с лицом, будто вылепленным из прозрачного желтого воска, а на ее бескровных губах, казалось, уже застыл последний вздох.

И этой женщиной была или, вернее, когда-то была Берта!

Теперь перед Мари находилась матушка святая Марта, настоятельница шартрского монастыря кармелиток.