Дел невпроворот. Кто тут разберется, кому поручить? С такими расстояниями и сообщением всего только новое удельное княжество и соорудишь. А, недосуг. Найдем кого недовольного из женсовета, пусть радуется власти. Та же Зинка-Кирза, все забыть не может. Пусть резвится. А если забудет, кому чего должна, — Инта напомнит.

С тем и вернулся домой, праздновать. Наряжать елку на пару с детской оравой. Шлепать по крупам проворных нянечек, так и норовивших показать то плечико, то ножку. А что, имеет ведь право баба на самых лучших деток, правда? Ты Аделине такое скажи, курва тощая! «Всем тихо! — ревел Круз. — Гир-рлянду забр-расываем, ать-два!» Разгорячившись, выскочил на мороз, проветриться. Тут и прохватило. Кто-то сердце стиснул колючим железом, льдом лютым. И давил, давил потихонечку. Андрюшка выскочил следом.

— Папа, папа!

— Домой иди, — велел Круз бессильно. — Без шапки не ходи. Не ходи…

Потер снегом лицо — кусает. Полегчало. Осторожно, тихонько. К двери, за нее — в тепло. Вот, и словно ничего. Прошло. Прибежала врачишка — девка из Дановых, вызванная няньками. Девку прогнал, шлепнул по гладкой попе напоследок. Ишь, на ком тренироваться удумала!

В новогодний вечер Круз смеялся и сидел со всеми за столом. А ночью пришла Безносая.

Круз не видел снов. Кошмары приходили, составленные из слов. Особо страшные — на русском, розовые — на испанском с оттенками гуарани. Но теперь увидел явственно, будто сквозь дыру, открытую в ровную, пыльную, серую степь. Безносая пришла из сумрака — медленная, усталая, не с косой, а с узловатой, выглаженной годами палкой. Горбилась, бредя — истомленная земная старуха, отвыкшая разгибаться. Встала подле стены, посмотрела пустыми глазницами. Повела плесневатой костью — и Круз заверещал во сне, схватившись за сердце.

— Зачем так? Больно ведь! — укорил, отдышавшись.

— А как иначе? — Безносая пожала плечами. — Живое — оно болит. Ты и так болеешь только мясом. Почувствуй, как оно — когда душа ноет.

— Ты за мной?

— Нет еще, сынок. Посмотреть. Много ты мне работы наделал, ой много. А я уж и так утомилась подбирать вас.

— А сколько мне осталось?

— Ты что, помереть боишься?

— Не то чтобы, но ведь доделать столько…

— Доубивать?

— Не без того. Но это надо — чтоб мои дети жили, чтоб народ здешний жил.

— У всех вас одно и то же. Важно, нужно. Никому вы не нужны, кроме меня. Ты гуляй пока, парень. Я подойду, когда время придет. А подарок оставлю — чтоб не забыл.

Махнула желтыми пальцами — и в Крузовой груди родился мелкий острый зверек, зашевелился, заскреб лапками. Круз завыл — и проснулся. Выполз из кровати, трясущейся рукой нацедил стакан воды. Выпил. А потом просидел до утреннего звона, глядя в черный квадрат окна.

Утром прибежала нянюшка, зареванная, и не смогла выговорить. Посланец, ожидавший в гостиной, тоже смог не сразу. Вертел шапку в руках, переминался. Всхлипнул даже, но выдал:

— Андрей Петрович, Правого вашего, который Последыш, — нету. Убили его подземные. Совсем убили.

— Утрись, — велел Круз. — И рассказывай толком.

Тот рассказал. Круз выслушал. Затем спросил:

— Они повода не давали?

— Да нет же, за девками поехали, как обычно. Тише воды, ниже травы. Только теперь всех подряд закупали, и снулых, и толковых.