— Они что, меня все будут чалить? Или только этот, который угрюмый?

— Да нет, ты что. Ты сейчас его женщина. А после того, что будет, он тебя как себя защищать будет, и все его братья тоже. Понимаешь, для них очень важное сегодня произойдет.

— Тоже мне важное, бабе засунуть! Да я хоть кому дам, хошь тебе, прямо щас!

— Вера, послушай меня, — сказал Круз терпеливо. — Ты — его женщина. Никто из нас не станет с тобой, потому что Правый — наш брат. Важно, чтобы только его семя было в тебе. Эти люди… они… то есть мы, вообще редко берем женщину чужой крови. А Правый взял. Это для него очень важно.

— Если важно, чего он так… с кулаками… и рвет. — Верка всхлипнула снова.

— Все будет хорошо, вот увидишь, — пообещал Круз.

Все и вышло хорошо. Верка перестала плакать, послушно скинула с себя драную рубашку и, ежась в лунном свете, зашла вместе с Правым в речную воду. Потом Правый поднял ее, мокрую, принес к костру и уложил на расстеленный плащ. А когда излился в нее, завыл глухо и при всех назвал ее Первой.

Круз дальше смотреть не стал. Должное исполнил, увидел, засвидетельствовал как вожак стаи и, вздохнув, побрел к палатке. Долгий выдался денек. И кости ноют.

Дан бредил. Лихорадка дрожала в его глазах, жгла грудь. Говорил на трех языках про сыворотку, про институт, про чьи-то недоделанные диссертации, про Магду, про трещины в подъезде, про фактор «у-5». Круз достал аспирин с парацетамолом, растворил в стакане воды, влил по капле в дрожащие губы. Сел рядом, взяв влажную старческую ладонь в свою. Через полчаса Дан открыл глаза и попробовал улыбнуться.

— А ведь знахарь, бывший хирургом, точно нас определил, — прошептал чуть слышно, — идем мы искать достойной смерти себе. Чтоб оправдаться… за то, что бестолково зажились… что сделать ничего не смогли. А если сыворотки нет, а? Если она уже никому не нужна? Круз, я скоро умру…

— Ты не умрешь, — объяснил Круз терпеливо. — Ты забудешь про эту простуду через день, а потом мы найдем сыворотку. И этот мир вернется к тому, чем был.

— Спасибо, утешил, — ответил Дан по-русски и улыбнулся по-настоящему.

Хворал он два дня, а на третий Круз завел БМП и компания, погрузившись, двинулась по заросшей сиренью дороге. Вел Круз, морщась от смазочных запахов. Слева сидел Дан, нахохленный, вялый. Справа — След, все разглядывающий проходы и люки, чтоб сподручней выскочить. След машинам не доверял. Зато по-мальчишьи шалел от них Последыш, забравшийся на командирское место и вертевший башней туда-сюда — без надобности, от удовольствия вертеть послушной громадиной. Прочие — и серые, и люди — угнездились в просторном десантном отделении. Волки пошли только после Хука, равнодушно улегшегося вдоль. Но сидения в закрытой коробке они бы не вынесли, потому ехали с открытыми верхними люками.

Хорошая, ровная машина. Повозились, пока снарядили. Но зато идет как по маслу, сносит, давит, мнет — и не дернется. Выскочили на шоссе — и Круз погнал в свое удовольствие. Засады… ляд с ними, это чудо фугасом не проймешь. Да и дорога, судя по виду, годы не езжена. Кто тут ждать будет?

Кто, выяснилось через три часа, когда, выскочив на развилку, БМП чуть не уткнулась в стоящий поперек дороги танк.

12

Круз видел, как умирают люди, привыкшие жить по соседству со смертью, знавшие ее не от больничных палат, а обыденно, по-соседски, с пылью и плесенью по стенам, с равнодушным солнцем. Люди, привыкшие делать то, что люди должны делать в этой жизни, — защищать своих, добывать еду, растить детей, веселиться и плакать.