На тридцать первом поблизости залязгало, загрохотало. А на сороковом на набережную выкатился, поводя плоской башней, огромный пятнистый «Леопард».

Тогда Круз и встретил впервые Дана. В обличье прусского оберста, разве что в пятнистом вместо «фельдграу». Но с тростью и при пенсне. Улыбающегося снисходительно, краешками губ. Дан посмотрел на кольт в дрожащей Крузовой руке и спросил у Михая по-немецки:

— Так это и есть ваш ударный капитан?

— Я-я, херр коммандант! — отрапортовал Михай, ухмыляясь.

— Тогда забирайте его!

Приказал и сошел вниз, размеренно лязгая каблуками по ступенькам. А Михай присел на корточки подле Круза и сообщил:

— Теперь все хорошо. Конец черномазым.

— Кто это? — спросил Круз.

— Швейцарцы, — ответил Михай, улыбаясь. — Ты не пугайся — это хорошие швейцарцы. Которые в здравом уме. Они за людьми пришли. У них коммуна в горах и жизнь настоящая.

— А тут что? — спросил Круз ненужно.

— А тут пусть сдохнут все, — ответил Михай. — Пойдем, мой капитан.

Круз не помнил, как покинул Марсель. После разговора с Михаем рассудок нырнул в темное и липкое и выбарахтался оттуда к ночному ветру, шелесту над головой и приятной, очень чистой женщине в белом, охватившей Крузово предплечье и заботливо вгонявшей туда белесую жижу.

— Спите, спите, — сказала женщина, — вам лучше спать.

— Угу, — согласился Круз и закрыл глаза. Ему было хорошо от женщины.

Через два месяца она понесла от него сына. А через два года Круз, сделавшийся главой западной поисковой команды, вернулся в Марсель. Поисковые команды из Давоса периодически прочесывали города, когда-то приютившие иммунных. Марсель оказался пустым и мертвым. И пулемет все так же торчал, целясь в небо, и лежал подле него скелет. И жестянка с водой, опорожненная Крузом, по-прежнему валялась рядом. Ветер гнал по улицам пыль, и в озерке, разлившемся по площади от засорившихся сливов, уже завелись лягушки.

Тогда Круз испросил разрешения явиться в Ниццу. Разрешение дали неохотно, по настоянию Дана, уже ставшего главным Крузовым покровителем в давосской коммуне. Команда Круза потратила четыре дня на разминирование дороги. А когда наконец вломилась в город, разворотив танком завал из ржавых авто, — не нашла даже крыс. Город был мертвей Марселя, где хоть кваканье лягушек оживляло вечер. Сухая листва замела скелеты на набережной. Михай долго бродил по городу, искал чего-то. А Круз сидел на пирсе и смотрел в море. Потом стрелок из Михаева взвода подорвался на растяжке и пришлось срочно возвращаться, а по возвращении долго и неприятно объяснять совету, зачем и почему явились в Ниццу. И стоил ли привезенный груз лекарств и оборудования из госпиталей и института биофизики увечья одного из немногих квалифицированных солдат.

Впрочем, такое могло случиться где угодно. В любом городе, чьи жители умирали в безумии, особо злом у тех, кто был обучен убивать. А когда безумие истлело вместе с его носителями, Европа превратилась в тихую спокойную пустошь, неторопливо заселяемую забывающим человека зверьем. Конечно, были исключения. Круз знал десятка полтора их — отчаянно старающихся выжить, уцепившись за привычное. Были и другие, привычное отбросившие. Из-за них Давосу и приходилось большую часть сил и средств тратить на солдат и оружие. Балканы стали запретной зоной после исчезновения двух экспедиций. Там непрерывно кто-то с кем-то воевал, и временами ненавоевавшиеся набегали на север Италии, дочиста разоренный швейцарцами, и на Австрию и даже забирались в Альпы, где с ними приходилось иметь дело Крузу и его коллегам. Эти налетчики вовсе не походили на безумцев, доходящих на налоксоне.