— Я не сумасшедший, чтобы из-за денег подвергать Томми этому ужасу вновь. — Он помолчал. — Я не так себе все представлял.

Я взял его за руку.

— Оставьте свои домыслы. Я все-таки окружной прокурор.

«На месяц-другой», — мысленно добавил я.

В дверях он остановился:

— Мы с Томми будем в зале суда.

— Вынесение приговора требует много времени.

— Мы останемся.

Я остался один в своем кабинете, со стен которого на меня надвигались почетные грамоты и дипломы. Я оглядел кабинет глазами постороннего, который заглянул на минутку. Я подошел к окну и посмотрел на улицу: с высоты пятого этажа передо мной открылась панорама города, но мой взгляд наткнулся на старое здание суда из красного кирпича, там я начал свой путь. Скоро я покину этот кабинет. Вчера вечером, готовясь к заключительной речи, я случайно включил телевизор, с экрана на меня пялился Лео Мендоза, он сидел за столом, очень похожим на мой, на фоне скрещенных флагов. Лео говорил напористо с позиции силы, не оставалось сомнений, что он вживался в роль окружного прокурора.

Мне оставалось только ждать. Предвыборный рейтинг показал, что Лео поддерживают пятьдесят процентов избирателей, а на моей стороне едва ли треть голосов. Положение можно было исправить, но время поджимало, оставалась неделя, а тут еще полная неизвестность с громким процессом. Пресса недели была посвящена больше судьбе Остина Пейли, чем выборам. Трудно предсказать, что горожане думают об этом процессе, но вполне возможно представить, что начнется, когда бедолага Остин на белом коне покинет зал суда, бросив мне упрек в дилетантстве. Меня беспокоил не только исход Дела. Я беспрестанно думал о самом Остине. Он может вырваться на свободу. Его облобызают, он займется адвокатской практикой, его влияние, возможно, даже расширится. Он станет вести себя еще осторожнее, будет действовать с оглядкой, но недолго. Однажды он снова появится в каком-то районе, где он раньше не бывал, подойдет к школе, заведет разговор с детьми, чьи родители слишком заняты, чтобы уделять им достаточно внимания. К тому времени я обрету статус обычного горожанина, стану таким же беспомощным, как Джеймс Олгрен. Но никто не снимет с меня ответственности. Я знал, что не смогу жить спокойно. Возможно, я стану следить за жизнью Остина, чтобы он знал, что он у меня на мушке. Я что-нибудь придумаю. Присяжные отсутствовали почти час. Это и к лучшему. Быстрое решение могло означать, что присяжные в нерешительности, что они так и не смогли определить своих симпатий и принять чью-либо сторону, а это означало бы реабилитацию подсудимого. Но и проволочки с вердиктом вовсе мне не на руку. Затянувшееся обсуждение плюс защита. Для оправдательного приговора достаточно голоса в его пользу. Я же выиграю, если все единогласно проголосуют за виновность.

Дверь кабинета стремительно распахнулась, и на пороге появилась Бекки. У нее в руках был мятый бумажный пакет, видимо, она не раз лакомилась содержимым.

Из наших отношений с Бекки ушла былая почтительность. Мы напоминали противников на опустевшем поле боя, которые либо должны разойтись в разные стороны, либо возобновить борьбу. Бекки бросила пакет на кофейный столик.

— Мне принесли сандвич, — сказала она. — Я решила поделиться с тобой.

Я сунул руку в пакет. Вытащил сандвич, небрежно завернутый в тонкую бумагу. Он был начинен холодной бараниной с белыми прожилками.

— Ты очень любезна, — сказал я.

Бекки с ногами забралась на диван. Она походила на одуревшего от телевизора ребенка поздним субботним вечером.

Через минуту она стряхнула с себя усталость, выпрямилась, сложила руки на коленях и в полной готовности действовать посмотрела на меня. К сожалению, я уже не обладал такой способностью восстанавливаться.