|
Несколько раз промахивалась и кости падали на белую скатерть. Одна перевернула пиалу с соусом, вторая разбила хрустальную чашу с клюквенным желе, третья скатилась на пол, и Миа услышала, как кто-то уволок ее под стол. Оттуда донеслись звуки борьбы, потом вопль боли, словно одна тварь вогнала свои зубы в другую. И наступила тишина. Длилась правда, недолго, взорванная смехом Миа. Она вытерла жирные пальцы о грудь, медленно, с расстановкой. Нравилось ей смотреть, как пятна жира и соусов расползаются по дорогому шелку. Нравилось ощущать налившуюся грудь, чувствовать, как от прикосновений твердеют и встают торчком соски. Она продолжила путь вкруг стола, разговаривая сама с собой на разные голоса, прямо-таки па-циентка дурдома. «Как они тебе, сладенькая? Высший класс, спасибо, что спросила, Миа. Ты действительно веришь, что Освальд в одиночку убил Кеннеди? Ни в коем разе, дорогая… само собой, к этому приложило руку ЦРУ. Они, и эти чертовы мил-лионеры из Алабамского стального полумесяца. Из Бомбингхэма, штата Алабама, сладенькая, не правда ли? Ты слышала последний альбом Джоан Бейс? Господи, конечно, она поет, как ангел, не так ли? Мне говорили, что она и Боб Дилан собира-ются пожениться…» И так далее, и так далее, о чем угодно и ни о чем. Роланд слышал и культурный голос Одетты, и грубый, сыплющий ругательства, Детты. Он слышал голос Сюзанны и много, много других голосов. Сколько же женщин жили в ее голове? Сколько личностей, уже сформировавшихся и еще только формирующихся? Он наблюдал, как она перегибалась через пустые тарелки, которых не было, и пустые стаканы (которые также отсутствовали), ела прямо с блюд, жадно жевала, лицо все сильнее блестело от жира, а лиф платья (он его не видел, но чувствовал) темнел по мере того, как она раз за разом вытирала о него пальцы, не забывая при этом поглаживать груди и пощипывать соски (движения ее рук трактовались однозначно). И на каждой остановке, перед тем, как двинуться дальше, она хватала воздух перед собой и бросала воображаемую тарелку или на пол у своих ног, или через стол в стену, которая, должно быть, существовала в ее воображении. – Вот тебе! – кричала она воинственным голосом Детты Уокер. – Вот тебе, мерзкая старая Синяя леди. Я опять разбила твою гребаную тарелку! И как тебе это нравится? Говори, как тебе это нравится? Потом, пройдя пару шагов, она могла радостно рассмеяться и спросить у воображаемой собе-седницы, как идут дела у ее мальчика, как он привыкает к новой частной школе, воскликнуть, ну до чего же хорошо, что теперь цветные люди могут отправлять детей в такие прекрасные школы… очень здорово, просто великолепно! И как самочувствие твоей мамы, дорогая? Да, я так огорчилась, узнав об этом. Мы все молимся о ее скорейшем выздоровлении. Перегнувшись через еще одну пустую тарелку, она взяла вазочку с черной икрой. Уткнулась в нее лицом, начала жрать, как свинья – из корыта. Вновь подняла голову, нежно улыбнулась блеску электрических ламп, рыбьи яйца, словно капельки черного пота, выступившего на коричневой коже, прилепились к ее щекам и носу, забили ноздри, будто кровавые корки… О, да, я думаю, мы добились впечатляющих успехов, люди, вроде Билла Коннора, доживают последние годы, у них, можно сказать, закат жизни, и лучшей мести быть просто не может. Они видят, как… И тут она бросила вазочку через голову, словно волейбольный мяч, часть икринок высыпалось на волосы (Роланд буквально это видел), вазочка вдребезги разбилась о камень, а вежливая улыбка на лице сменилась злобным оскалом Детты Уокер, с губ сорвался дикий вопль: «Получай, старая мерзкая Синяя леди, как тебе это нравится? Хочешь засунуть эту черную икру в свою сухую манду? Нет проблем, собирай с пола и засовывай! У тебя все получится! Берись за дело, сраная коза!» И она переходила к следующему стулу. И к следующему. И к следующему. Пировала в огром-ном банкетном зале. |
