– А теперь собираетесь бежать?

– Я не бегу. Просто хочу жить нормально, по закону.

– И как же вы думаете избавиться от такого преступного прошлого?

– Выйду из дверей. Сяду в самолет. И улечу.

– А как же погубленные вами люди? Неужели вы думаете, что сможете все это так просто забыть?

Антон сжал кулаки. Стойка с помадой задрожала. Аркадий взглянул в зал ожидания и увидел доктора Левинсон с дочерью, стоящих с багажом и рассматривающих авиабилеты. Ему показалось, что под ним разверзается пол.

– Нет, не смогу, – сказал Антон. – Ребекка говорит, что я должен взять всех этих людей с собой. Так что все они со мной отправляются. Я все время буду их помнить.

– Собираетесь искупить грехи?

– Может быть.

– Ренко! – Зурин махал через весь зал в сильном волнении. – Черт побери, Ренко!

Впервые Аркадий увидел глаза Антона такими – не колючими, а очень искренними. Антон разжал кулаки и стоял с опущенными руками. Аркадий почувствовал, как стало тихо в зале.

– Ренко, стойте где стоите! – приказал Зурин.

– Вылет в 10.00, – прочитал Аркадий на посадочном талоне Антона. Он вернул билеты и документы. – На вашем месте я поспешил бы к выходу. – Антон хотел что-то сказать, но Аркадий подтолкнул его. – Быстрее и не оглядывайтесь!

Антон подошел к своим – в их окружении он выглядел гораздо человечнее. Они подхватили ручную кладь и слились с толпой направляющихся к выходу на взлетное поле. Антон надел солнцезащитные очки, несмотря на пасмурный день. Девочка помахала ему на прощание.

– Ренко, долго вы будете стоять на одном месте? – раздраженно спросил подошедший Зурин. – Кто был этот человек?

– Я обознался.

Они вернулись в пивной бар. Зурин закурил сигару и принялся читать газету. Аркадий попытался сделать то же самое, но не смог – вокруг было столько людей, столько возможностей, бурлила жизнь.

19

Они приехали в Чернобыль в декабре. Ева решила, что однодневное радиоактивное облучение вреда не принесет, и Женя ехал как полный энтузиазма заложник. В новой куртке, а для Аркадия это уже было приличной победой.

Падал легкий снежок, накрывая деревню сверкающим белым одеялом. Кусты куманики превратились в сказочные цветы. Полуразвалившиеся избы были приукрашены белым, а на каждом брошенном на улице стуле лежала уютная снежная подушка. Клара, похожая на викинга, Ольга с мутными очками, Нина на костылях и, конечно же, Роман с Марией – все они собрались, чтобы встретить гостей хлебом-солью и самогоном. Приехал из Чернобыля Ванко. Даже корова подняла голову из стойла, чтобы посмотреть, что там за шум.

Мария наварила борща, ну и достала самогон, разумеется. Мужчины ели стоя. Окна запотели, щеки у всех раскраснелись. Женя изучал печку с полатями, и Аркадию пришло в голову, что мальчик никогда не видел крестьянской избы, а только читал про нее в сказках. Он повернулся к Аркадию и вымолвил: «Баба Яга». Внутри ничего не изменилось: те же самые коврики с лесными пейзажами и красно-белые вышивки, икона в красном углу, на стене фотографии молодого Романа вместе с Марией, их дочери с мужем и маленькой девочкой, а также снимок той же самой внучки на кубинском пляже.

Ева была центром внимания, так как Мария и ее подруги хотели знать, какая она – Москва. Хотя Ева не показывала виду, Аркадий понимал, что иногда она чувствует себя не в своей тарелке. Она уехала из зоны и устроилась на работу в клинике, но временами ей казалось, что она лишь занимает место Ирины. В остальном все было хорошо, даже отлично.

Под влиянием самогона Ванко признался, что после смерти Алекса Герасимова финансирование российской стороной экологических исследований резко сократилось.