– О, да! – Я внутренне воздел руки. – С моей стороны это тоже был импульс. Вполне простительный для человека, который… Впрочем, Ник, вы не только не поймете мотивов моего поступка – вам они покажутся смешными и нелепыми.

Так, любезностями обменялись. Пора сходиться.

Он начал первым.

– Вы знаете, что это за информация? Сколько она стоит?

Я кивнул. Мне было ясно, что последует за этими наводящими вопросами. Так примитивно, даже обидно.

Он чуть наклонился вперед, положил руку мне на колено. Произнес с нажимом:

– Еще не все потеряно, Алекс.

– Не понял, извините.

– Раньше вы мне мешали, теперь вы мне нужны. И, поверьте старому человеку, вы никогда не пожалеете, если…

– Ой! Что вы, что вы! – Я даже ручками смущенно замахал, как старушка, которую вдруг пригласили на б…ки, извините, на дискотеку, – Что вы, Ник! Я на преступников не работаю. Не предлагайте, бесполезно.

– А Мещерский? Ему вы служили. Профессионально и преданно.

Хватит играть, подумал я, утомительно. Да и не за тем я пришел. Почему он не зовет людей? Не исчерпал доводы? Уверен, что подлинная кассета все еще у меня?

– Ну, во-первых, Мещерский – жертва, – убежденно сказал я. – Ваша, Ник. А во-вторых, он того стоил. В отличие от вас.

Дернулось веко, сжались челюсти. Я нанес первый свой удар:

– Подлинная кассета в Москве: Материалы ее расшифрованы. Ценности изъяты. Люди, причастные к их хищениям и хранению, задержаны. Вот-вот арестуют и вас.

Он сразу поверил. Выдержка на секунду изменила ему, и он обозвал меня словом из пяти букв.

Но я уже стал к этому привыкать, надоело, правда, немножко, и я вежливо предупредил, что если он еще раз сорвется, то застрелю его.

– И никто мне не помешает, – добавил я. – Я позже объясню, почему.

Но главного я пока ему не сказал. У меня еще оставался долг перед Сашей. И потому Бакс должен застрелиться сам.

Он быстро справился с собой. Сейчас он начнет тянуть время, чтобы принять решение. Возьмет прежний тон. Будет меня прощупывать.

– Ну раз уже мы не обречены на сосуществование, позвольте поинтересоваться вашими претензиями ко мне. – И подчеркнул: – Личными. В политике я не силен…

Так ли уж?

– …Часть вы уже высказали, хотелось бы послушать дальше.

Что я мог ему сказать?

Что он погубил моих друзей и соратников? Что он и его свора губят страну, в которой мы живем? Что он сеет в ней несчастья, страх и безнадежность?

Что я вижу в нем не какие-то там расплывчатые тени в тумане, а конкретное воплощение тупого, беспощадного зла?

Зачем ему говорить об этом?

Поздно, бесполезно, бессмысленно.

Да и не за тем я пришел, подумал я снова.

Хотя кое-что ему можно высказать. Это касается главного.

– Скажите, Бакс, почему ваши люди так нерешительно действовали против Мещерского? Ведь вы могли раскрошить его виллу в пять минут. Взять ее обитателей, и Серого в том числе, и выбить из нас все, что вам нужно. Тем более что рядом с нами были любимые женщины.

Первую половину ответа я знал уже давно: в огне и бою могла погибнуть сама конечная цель нападения.

О второй догадывался. И было странно думать, что эта причина могла быть сильнее первой.

Бакс задумался: стоит ли говорить? Но, видно, что-то стронулось и в его черной душе.

– Видите ли, – медленно начал он, – я берег Сашу. Я двойственно относился к нему: я завидовал ему и любил его. В нем я видел то, чем обделила меня Судьба. Ну взгляните на меня? – В улыбке, с которой он это сказал, было что-то смущенное, жалкое.