Тихо. Только подвывает ветер, да в нише одного из подъездов, на другой стороне проспекта, темнеет одетая в длинное пальто коренастая фигура Пашки Васильева, хорошо известного среди петроградских «деловых» под кличкой Заика.

Антоний усмехнулся: Пашка никогда в жизни не заикался. Почему его так прозвали — загадка. Заика всегда ходил вместе с ним на «дело», караулил, если надо — отвлекал внимание на себя, давая Антонию время скрыться, помогал уносить ворованное и вообще…

А как иначе — они же как-никак родня, пусть и очень дальняя, но все же. И «дело» у них семейное, наследственное — от деда к отцу, от отца к сыну. Вот ярославские, к примеру, всегда давали в Москву половых в трактиры, целыми деревнями этим делом занимались. Из разных волостей Владимирской губернии шли на Москву искусные плотники, что хочешь срубят — сделают топором да долотом: хочешь, дом поставят, хочешь, мебель сработают. Калужские мужики издавна славились как булочники. Поговаривали, что и сам Филиппов из Калужской губернии родом пошел. А из Зарайска — маленького городишка Рязанской губернии — попадали на Москву в банщики. Давними конкурентами им были Каширский и Веневский уезды Тульской губернии: оттуда тоже знатные парильщики выходили. Всякий уезд да деревня свой промысел имели.

Какой же промысел было иметь Кольке Назарову, кроме воровского, когда родитель его уважаемым человеком был среди «деловых» людей, собиравшихся в трактире дома Румянцева на Хитровом рынке в Москве? С детства Колька знал, что церковь «подломить» — беспроигрышное дело: всегда разживешься деньгами или золотишком. Если нет золотишка, так и серебро пойдет, тоже цену свою имеет, да и камушки, и жемчуг…

И в иконках уметь разбираться надо. Очень дорогие есть, а после того как царь указ дал о запрещении вывоза икон за границу, цена на них вверх пошла. Если, конечным делом, икона того стоила.

Антоний снова взялся за пилку. Пальцы в тонких нитяных перчатках уже начинало крючить от холода стылого металла, даже работа не грела. Надо скорее кончать — он приналег, горка опилок, мелких, серых, обильно смоченных маслом, начала увеличиваться.

Да, а знакомец-то молодец! На хорошее дело вывел. И при оговоре доли не жадничал. Рысака дал — зверь! Пролетку Антоний подобрал сам и на козлы своего человека посадил — ждут за углом, в двух кварталах отсюда.

Разговор у них со знакомцем-то получился интересный, ну да Назаров и чужие тайны хранить умеет, тем более время военное.

Полотно ножовки — «волос ангела» — проскочило сквозь распиленный прут. Антоний убрал инструмент, тыльной стороной ладони в перчатке вытер выступившую на лбу испарину — нервы. Ухватившись поудобнее, потянул прут решетки на себя, сначала несильно, потом на излом, со всей злостью. Тонко хрустнул металл, и прут остался в руках.

Теперь стекла. Махнул Пашке — тот быстро подбежал, принял из его рук прут, положил на землю, подал пластырь. Антоний легко расправил его на стекле, нажал. Почувствовав, что оно лопнуло, осторожно свернул пластырь, боясь зазвенеть осколками. Тихо опустил сверток рядом с прутом.

— Давай ты второе… Мне еще внутри работать.

Заика сноровисто занял место подельника и через несколько секунд подал осколки второго стекла. Оглянулся, словно спрашивая: «Кто первый?»

— Здесь останешься… — сиплым шепотом приказал Антоний. — Позову.

Павел, сунув ему в руки свернутый большой мешок, моментально исчез. Опоясавшись пустым мешком, Антоний протиснулся через отверстие в решетке и, напрягая зрение, вгляделся в темноту храма.