— Некогда прятаться, — Федор облизал ложку и отставил пустой котелок. — Спасибо за кормежку. Время сейчас такое, говорю, что прятаться некогда.

— А ты не торопись, — осадил его Сибирцев, — второй день только и сидишь. Тебя вишь как ищут, все в городке перерыли. Мы тут посоветовались с товарищами и решили — подаваться тебе надо с Беларуси, в Москву али в Питер подаваться надо. Города большие, что твой муравейник, да и свой брат рабочий там, не выдадут. А у нас, видно, завелась какая-то гнида. Ну ничего, найдем — и к ногтю… В общем — сегодня вечером жди. Придет за тобой товарищ от железнодорожников. Договорено все уже. Выведут с кладбища, там один перегон есть, в горку паровоз идет медленно, тебя и подхватят, довезут до следующей станции и посадят на поезд. Ну, — он хлопнул широкими ладонями по коленям и встал. Голову пришлось пригнуть — потолок старого склепа для Сибирцева был низковат. — Давай прощаться, пойду я. А тебе счастливо, не забывай.

Он по-медвежьи стиснул Федора в объятиях и, уже стоя на узкой лестнице, сказал:

— Товарищ проверенный придет, ты не сомневайся. Сигнал мой даст, как всегда…

Оставшись один, Федор задул коптилку. Зачем свет — читать все равно нечего.

Почему жандармы напали на его след? Действительно в организацию затесался провокатор охранки или просто случайность? Нет, на случайность похоже мало — сколько он уже поездил, походил после побега из-под военно-полевого суда. Поймают, не помилуют, все вспомнят: и избиение фельдфебеля, и агитацию против войны и царя в окопах. Как же — разлагал армию, опору трона! Еще и дезертировал с фронта.

Сидеть в сыром склепе на пустом, полузаброшенном кладбище не хотелось. К людям надо, время такое идет, что нужна работа каждого члена партии с полной самоотдачей, а он тут, под боком у праха мелкопоместных панков, пристроился, скрываясь от жандармов.

Ощупью добрался до лесенки наверх. Ровно семь полустертых ступеней из щербатого серого камня. Семь — счастливое число. Нашарил в темноте низкую дверь, выбрался наружу.

Тепло, тихо, в ясном темном небе зажглись звезды, легкий ветерок шумит в молодой листве старых кладбищенских деревьев, черными, мрачными глыбами торчат памятники — огромные каменные кресты на купеческих могилах, но все равно здесь вольный воздух, а не затхлая сырость склепа.

Присел на шаткую скамеечку под развесистым кустом сирени. Покурить бы, да нельзя — увидят огонь, да и в тихом, напоенном весенними запахами воздухе далеко пойдет махорочный дух.

Сколько просидел — не помнил, вроде как немного задремал. Разбудил, заставил встрепенуться тихий стук камня о камень, словно чиркают кресалом. Тук-тук, тук-тук… И снова с небольшим промежутком — тук-тук… Это за ним.

Вскоре на темной дорожке показалась невысокая фигура. Очертания были смутны, но Федор почему-то решил, что это подросток — уж больно щуплый.

Греков встал, легонько похлопал ладонью о ствол дерева, давая знать, где он. Через минуту фигура, полускрытая каким-то темным широким платком, была уже рядом.

Женщина? В сумраке влажно блеснули в улыбке зубы.

— Где вы?

— Здесь… — Федор протянул руку и в ответ ощутил прикосновение мягкой узкой ладони. Она ласково пожала его пальцы и легко потянула за собой.