— Жаль только, — потирая лысину, посетовал старый Цёткень, — не знаю я, сколько у него там этих ангелов-приятелей?

— А всем и не надо, — подмигнул ему Барон, как величайший знаток райских дел. — Только тем шей, кто с нашим Габриком водится. Хватит и пяти пар сапожек. Вот увидишь, маштер, все как есть заберут их себе ребята-ангелята. А которые лишние, те оштанутся под крышей висеть!

Как видно, Габри стал теперь частенько наведываться потому, что вскоре исчезли из-под навеса одна за другой все пять пар сапог.

А сапожник Цёткень ещё никогда не ходил в церковь так прилежно, как в эти дни. Всё со своим Габри беседовал бедный Цёткень.

— Послушай, мастер Цёткень, — сказал как-то ему старый звонарь Гашпар, — давай как-нибудь сходим с тобой на Цыганское озеро! Я тебе там что-то очень занятное покажу.

Цыганское озеро находилось на краю города. Смотреть «что-то занятное» мы отправились туда втроём. Действительно, было очень забавно смотреть, как пятеро цыганят Барона катаются по звонкому льду, прыгают на хрустящем снегу в новеньких сафьяновых сапожках.

— Узнаёшь, мастер Цёткень, сапоги? Узнаёшь? — издевательски хихикнув, спрашивал звонарь.

Цёткень добродушно улыбнулся:

— Ещё бы не узнать! Свою-то работу?

— Вот видишь? Не сын твой Габри на том свете носит сапоги, а дети бездомного оборванца Барона! — возмутился звонарь Гашпар. — Сам же негодяй и болтает об этом по всему городу.

— Знаю я и это, добрый человек, — успокоил громогласного слугу божьего сапожник. — Не беда! Ведь и на ногах у цыганят сапоги-то всё равно моего сыночка имя выговаривают. Вслушайся получше!

В морозной тишине на скрипучем снегу сапожки цыганят весело выговаривали:

— Га-бри, Га-бри!

Вот когда я впервые стал понимать, что за добрые феи живут в сердцах некоторых людей. И, вернувшись домой, поцеловал старую, натруженную руку моей доброй волшебницы. Уже не просто как человек воспитанный, а в благодарность за доброту и заботу её обо мне.

ЦУЦИК

Видно, недаром у себя на мельнице рос я один-одинёшенек. Я и в школе потом долго оставался настоящим нелюдимом. Никак не мог сойтись с другими ребятами. Только с Габри Цёткенем и успел подружиться, таким же застенчивым и немногословным мальчишкой, как я. Но опустело место по соседству за моей партой, и снова я сделался одинок. Ни я не набивался к своим одноклассникам в друзья, ни они ко мне. Если же кто-нибудь из них заговаривал со мной, я от смущения готов был спрятаться хоть в карман своей собственной шубейки.

Помню, когда матушка ещё разводила домашнюю птицу, в каждом выводке обязательно находился один цыплёнок-чудак, который всё норовил поодаль держаться от остальных. Вот так же и я чурался своих сверстников. Ребята, бывало, в куче-мале на поросшем травой школьном дворе кувыркаются, а я на четвереньках под партами ползаю, вообразив себя медведем. Учусь рычать побасовитее, мечтая в один прекрасный день наброситься на долговязого Цинтулу, по кличке Сила, и разорвать его в клочья.

Этот Цинтула был самым здоровенным парнем в классе и превеликим пройдохой. Я и завидовал ему и боялся его. Завидовал, потому что он умел, заложив два пальца в рот, пронзительно свистеть. Ну прямо как паровоз! Тайком от всех я тоже пробовал свистеть, но даже, засунув в рот целый кулак, ничего не достиг, только чуть было не задохнулся.