Но вот входил Цинтула в класс, и разъярённый, жаждущий его крови медведь сразу же превращался в безобидного ёжика, который прикидывался, будто он что-то уронил на пол и теперь вот ищет, ползая под партами.

Но Сила-Цинтула был к тому же хитрым малым и не раз сам пугал меня до смерти, неожиданно влетая в класс. А однажды во всеуслышание заявил:

— Господин учитель, вон тот парнишка в шубейке почему-то всё время под партой сидит и дрожит, будто пёсик-цуцик!

Господин учитель, правда, громко хлопнул Силу-Цинтулу линейкой но макушке, но мне от этого легче не стало. Кличку «Пёсик Цуцик» с меня уже не удалось бы смыть и керосином. И ладно ещё, если бы меня просто дразнили Цуциком, а то ведь некоторые ребята стали даже манить меня к себе, как дядя Месси свою собачку: «Цуцик! Ко мне! Цыц, Цуцик, и шёл вон!»

Как-то раз учитель вызвал отвечать меня, а озорник Цинтула, сидевший на самой задней парте, возьми да и крикни:

— Цуцик, ко мне!

Весь класс так и покатился со смеху.

А я так смешался, словно язык проглотил. И теперь, как бы хорошо ни знал я урок, ничего путного ответить я не мог. Только рот разевал, будто пескарь на крючке. В ушах же у меня словно застряло: «Цуцик, ко мне!», даже когда вообще никто ничего не говорил. Хотя уроки учил я с таким усердием, что вскоре весь пожелтел. Правда, ни моя добрая фея, тётя Мальвинка, ни матушка, которую я каждое воскресенье ходил навещать на мельницу, не замечали этого. Но зато дядя Месси, когда я однажды наведался к нему в шалаш, покачал сокрушённо головой и сказал:

— До чего же плох ты, сынок! Сморщился весь, как старый гриб моховик. И кем ты собираешься стать после такой великой науки?

— Исправником, дядя Дюри! — вдруг выпалил я. В то время я частенько видел, как исправник в сверкающей лаком коляске проезжал мимо нашей школы.

— Что же, на худой конец, это тоже занятие! — тыча своей длинной палкой в пожухшую стенку кукурузного шалаша, промолвил старик. — Да только ты, по твоей худобе, наверное, уже столько всякой всячины выучил, что тебя хоть сейчас можно назначать сторожем полевым.

Я и прежде думал, что полевому сторожу большой ум требуется. Но оказалось, мой старый приятель большего стоит, чем даже я мог предположить. Потому что дня через два спрашивает меня в школе учитель:

— Ты, Гергё, когда снова со сторожем полевым увидишься?.. Дядей Месси его, кажется, зовут?

— Да, — подтвердил я, нимало не удивившись и считая в порядке вещей, что и нашему господину учителю известен дядюшка Дюри.

— Ну так вот, когда будешь говорить с ним, передай от меня привет. Славный он человек и голова умнейшая!

Загордился я от его слов больше, чем если бы господин учитель меня самого похвалил. Но учительского привета я всё равно передать не сумел. Не успел я и рта раскрыть, придя в хижину дядюшки Месси на следующее воскресенье, как он ещё издали напустился на меня, сердито нахмурив мохнатые, как щётка, брови.

— Что ж ты это, кукуруза тебя усами забодай! Дурные вести ко мне про тебя дошли. Гергё — учёный человек! Боюсь, не получится из тебя даже исправника. А полевого сторожа и подавно! Разговор у меня был на днях с твоим учителем. Были мы с моей собачкой Подайкой у него в гостях. Отнесли ему молоденькой, нежной кукурузы, да узнать хотели, что из тебя получится: рыба или мясо. Так вот плохой отзыв дал он о тебе. Ни рыба, говорит, ни мясо! Вечно ты напуган, отвечать вызовет тебя — дрожишь, как зайчишка трусливый.