Из каретного сарая выкатили семейный экипаж, поставили под галереей и тщательно стерли с него пыль. Это была вместительная черная карета со стеклянными окнами и чудовищными черными колесами. На тяжелых дверцах красовались крылатые кони Монтана на зеленом щите. Дождь лил не переставая. Паоло, который ненавидел дождь так же люто, как кошки, очень обрадовался тому, что карета настоящая. Лошади настоящими не были. Четыре лошади, вырезанные из белого картона, стояли прислоненными к стенке каретника. Идея экономить средства подобным образом принадлежала отцу Старого Никколо. Настоящим лошадям, объяснял он, нужно есть, постоянно двигаться, и для них нужно обеспечить место, где вполне может жить часть семьи. Кучер, тоже и по тем же соображениям вырезанный из картона, находился внутри кареты.

Мальчикам очень хотелось посмотреть, как будут оживлять эти картонные фигуры, но мать увела их со двора домой. У Элизабет, проработавшей все утро на мосту, еще не высохли волосы, а зевала она так, что казалось, у нее вот-вот отвалится челюсть, но это не помешало ей приняться за Паоло и Тонино, которых она из последних сил вымыла, причесала и переодела. К тому времени, когда они — каждый с тщательно прилизанными мокрыми волосами, в ужасно неудобном широком белом воротнике поверх жесткой форменной курточки — спустились во двор, волшебство уже состоялось. Лента с заклинаниями была аккуратно вплетена в упряжь, а кучеру вложена внутрь бумажного кафтана. Четыре лоснящиеся белые лошади, готовые к выезду, били копытами, кучер восседал на козлах, поправляя салатно-зеленую шляпу.

— Великолепно! — воскликнул на ходу Старый Никколо, выпархивая во двор. И, переведя удовлетворенный взгляд с мальчиков на экипаж, скомандовал: — Влезайте, мальчики! Влезай, Доменико! Нам надо еще забрать Умберто из университета.

Тонино попрощался с Бенвенуто и полез в карету. Несмотря на уборку, внутри пахло плесенью. Тонино был рад, что дедушка в таком хорошем настроении. И все вокруг, видимо, тоже. А когда карета загромыхала к воротам, члены Дома Монтана провожали ее веселыми напутствиями. Старый Никколо улыбался и махал из окна. «Может быть, — подумал Тонино, — из посещения герцога выйдет что-то очень хорошее для нас и все волнения разом кончатся».

Ехать в карете было одно удовольствие, Тонино никогда еще не чувствовал себя таким важным. Карета громыхала и покачивалась. Лошади цокали подковами по булыжнику, как самые что ни на есть настоящие, и люди спешили очистить мостовую. Кучер правил так искусно, что тут явно не обошлось без волшебства. И хотя на всех улицах стояли лужи, карета была почти не забрызгана, когда они с громкими криками «Тпру, тпру!» остановились возле университета.

Дядя Умберто влез в карету; он был в красной с золотом магистерской мантии и таком же превосходном настроении, как Старый Никколо.

— Утро доброе, Тонино, — сказал он, обращаясь к Паоло. — Как твой кот? Утро доброе, — сказал он, повернувшись к Доменико. — Я слышал, эти Петрокки тебя избили.

Доменико, который скорее умер бы, чем дерзнул обругать кого-нибудь из Петрокки, пусть даже одного, стал краснее мантии на дяде Умберто и просипел что-то невнятное. Дядя Умберто никак не мог запомнить, кто есть кто из младших Монтана. Бросив на Тонино недоумевающий взгляд, словно хотел спросить: «А это кто?» — он повернулся к Старому Никколо.

— Петрокки наверняка помогут, — сказал он. — Мне это сам Крестоманси сообщил.

— Мне тоже, — сказал Старый Никколо, но в голосе его слышалось сомнение.

Карета прогромыхала по залитому дождем Корсо и свернула к Новому мосту, проезжая по которому загромыхала еще громче. Паоло и Тонино смотрели в окна; они так волновались, что не могли говорить.