Я объяснил, что Истон действовал по указке Сая, что он думал, что стреляет в Линдси. Она спросила:

— Почему же он не сказал: «Я не стану этого делать»?

— Не знаю, мам.

— Вот и я ума не приложу.

Я спросил, не хочет ли она, чтобы я сготовил что-нибудь поесть. Нет, она не голодна, она обойдется. Я понял, что она хочет остаться одна, но спросил, не хочет ли она, чтобы я остался ночевать, или составить мне компанию и поехать ночевать ко мне. Она сказала: нет, благодарю. Если возникнет необходимость, она позвонит. Я сказал, что заеду к ней утром.

— Все это появится в газетах, — сказала она. — И по телевизору.

— Нам предстоят трудные дни, — сказал я. — Ну, в смысле дурной славы. Смею предположить, что и потом тебе легче не станет.

— Ты полагаешь, меня уволят?

— Нет. Ты для них слишком ценный сотрудник. И я думаю, большинство отнесется к тебе с пониманием.

— Они могут и не понять. Просто будут вести себя вежливо. А в глубине души будут думать, что я что-то не так сделала и толкнула его на этот путь.

Она встала.

— Я хочу побыть одна.

— Мне очень жаль, мам.

И тут она произнесла вещь, которая меня поразила.

— А тебе-то чего жаль? Ты же не виноват. Ты же никого не убивал. Это твой брат убил, а не ты.

И пока я соображал, как выразить ей свое сочувствие, может, взять ее за руку или сказать, что всегда буду рядом с тобой, мам, что бы ни случилось, мать добавила:

— Ступай.

Поэтому я пожелал ей «спокойной ночи» и она мне тоже.

Рэй Карбоун и Ляжки записали признание Истона на видеопленку и прокрутили его по монитору, что стоял в кабинете Фрэнка Ши. Что-то не заладилось с камерой, и экран отсвечивал лиловым. Карбоун спросил: «Вы заплатили за пули наличными или чеком?», а брат, гордый тем, как гениально они с Саем все продумали, отвечал: «Чеком. Нашим девизом было: никаких следов».

Ши начал занудно объяснять: «Ты потом посмотришь начало, как мы разъясняем, какие у него права. Мы дали ему все шансы…»

Я перебил его:

— Если парню приспичило поговорить, его уже не заткнешь.

— Как мать восприняла?

— Если это можно назвать «восприняла»…

Я уж не стал объяснять, что она от рождения неспособна к восприятию. Но потом, поскольку мы с Ши собачились на протяжении всего следствия и много крови друг другу попортили, я решил продемонстрировать, какой я хороший мальчик.

— Я бы остался с ней, но она меня прогнала. Сказала, что хочет побыть в одиночестве. По-моему, она собирается поплакать и не хочет, чтобы я переживал.

Образ моей матери, на грани нервного срыва желающей оградить меня от переживаний, не имел ничего общего с реальностью, но по крайней мере, так мы выглядели нормальной семьей. Впрочем, не очень нормальной, поскольку красивый парень с экрана словоохотливо объяснял Карбоуну, как он почистил дома винтовку калибра 5,6, а когда приехал на стрельбище, обнаружил, что затвор очень плохо ходит, и один из тамошних людей — чернокожий, с бородкой — помог ему наладить ружьишко. Я обратился к Ши:

— Ты только послушай его. Господи, не могу поверить, что у нас одни и те же родители.

Он встал и подошел к монитору. Золотая цепь на его шее звякнула.

— Потом посмотрю, — сказал он. — Если только ты сам не хочешь посмотреть, но просто между нами, — он говорил голосом Сочувствующего Вождя, — думаю, тебе лучше себя поберечь.

— Можешь выключить, — согласился я.

Он так и сделал и вернулся на прежнее место, то есть встал за моим стулом и положил руку мне на плечо.

— Хочешь пойти в отпуск, Стив?

— Может быть.