И медленно выходит в мягкий свет круглой комнаты.

Дурной кайф

Я чуть не рухнул от облегчения, когда в двери показалась Вэл.

– Вэл, ты что делаешь! – заорал я, отчаянно колотя кулаком по столу. – Ведь мы же тут все чуть не обделались со страху!

Она искренне удивилась.

– Господи Иисусе, почему? Я просто спустилась выяснить, из‑за чего это наш болтливый друг поднял такой шум.

Вэл потянулась к выключателю у двери и зажгла верхний свет. Стены тут же встали на место, тени почти исчезли. Она решительно прошла через комнату, широкая фланелевая ночная рубашка, надетая с полным презрением ко времени года на дворе, развевалась сзади. Никогда еще Вэл не выглядела так грозно. Так успокоительно.

– Там, внизу, ничего нет, Боб, совсем ничего, – проговорила она, взирая на нас сверху. – Так из‑за чего весь этот кавардак?

Я запахнул халат, чувствуя себя как‑то не совсем одетым, и поднялся на ноги. Мы вместе посмотрели на Боба, и я с радостью заметил, что на его лицо возвращается цвет. Впрочем, здоровым Боб все равно не выглядел, совсем не выглядел.

– Помоги‑ка мне, – обратился я к Вэл, и мы вместе, взяв его под мышки, подняли на ноги.

У него не осталось сил сопротивляться, и жизни тоже почти не осталось, так что мы прямо‑таки заволокли его на диван.

– Когда я зашла сюда, он ползал по комнате, – объяснила Вэл, когда мы осторожно уложили тело, – выкрикивал грязные ругательства и указывал на лестницу. Я подумала, что, наверное, забрался вор, и сразу поспешила вниз.

Я всегда знал, что это мужественная женщина, но не думал, что до такой степени.

– Я проверила дверь и окна, но никаких признаков взлома. Наверное, нашего дорогого Боба разбудил какой‑то страшный кошмар.

Киви все еще всхлипывала, но сумела выговорить:

– Нет, нет, он не спал. Ему захотелось пить. И он спустился.

Я был слишком потрясен, чтобы обратить внимание на ее голые бедра под короткой тонкой ночной рубашкой.

– Ты включала свет на кухне? – спросил я Вэл.

– Нет, он и так горел. И Боб прекрасно видел путь вниз. Только не могу представить, что вызвало у него всю эту истерику.

Мы с Мидж помогли Киви сесть на край дивана‑кровати, Боб лежал на спине, глядя в потолок и что‑то бормоча.

Согнутым пальцем я приподнял Киви подбородок и взглянул в лицо.

– Что Боб принимал вечером? Я знаю, он весь вечер был под действием гашиша, но когда все разошлись, он принял что‑то посильнее, правда? – Чувствуя на себе взгляд Мидж, я рискнул оглянуться к ней и покачал головой, всеми силами оправдываясь. – Скажи, Киви, нам нужно знать, – настаивал я.

– Он... он принял немного «чайниза»[6].

Я закрыл глаза и про себя выругался. Гаррик. Героин. Дешевый коричневый порошок со всевозможными примесями, часто со стрихнином и прочими ядами. Чертов идиот!

– Не... немного, – быстро добавила Киви. – Он только нюхнул. Хотел, чтобы и я попробовала, но меня тошнит от этого. И нос раздражает.

Боб громко застонал и скорчился на диване. Потом вдруг сел и медленно осмотрелся. Бледность еще оставалась, но это была уже не та жуткая белизна, и он уже не так судорожно трясся, как раньше, а просто дрожал.

– Это... Где я?.. – выговорил Боб.

Мидж подошла и нежно положила руку ему на затылок.

– Боб, тут нет ничего страшного, – сказала она, и ее голос был так же нежен, как и ее прикосновение.

Потребовалось время, чтобы глаза Боба сфокусировались на Мидж, и тогда его грудь вдруг расслабилась и опустилась, словно в изнеможении.