– Конечно, – ответил я. – Все признают, что в земле заключены колоссальные энергетические ресурсы. В этом предположении нет ничего удивительного.

– Я говорю о гораздо более тонкой, неосязаемой энергии, Майк, но такой же реальной. Нематериальной, но безграничной по своим запасам. И мы, человечество, почти – почти – забыли, как пользоваться этой силой.

Познание себя, единение, возрождение, потенция, тавматургическое (тавматургическое?), неосязаемое, невещественное (всегда хорошее), а теперь, конечно, человечество – все эти глубокомысленные (и типичные) слова вы найдете в книгах по религии или оккультизму, они звучат прекрасно, но заставляют почесать в затылке, потому что не понимаешь, о чем же, собственно, идет речь.

– Вы окончательно меня запутали, – прямо сказал я.

Майкрофт снова улыбнулся бесящей меня улыбкой, и я подумал, что мое тупое непонимание явилось для него облегчением, как будто из‑за моих провокаций он слишком о многом проговорился, а теперь может снова отступить. Очевидно, его философию полагалось принимать гораздо меньшими дозами.

Но Мидж оказалась более настойчивой.

– И подобным образом вы сумели так быстро вылечить Майка – слив свою волю с этой особой силой? Силой духа, Божественного Духа, о котором вы упоминали?

Я отхлебнул вина.

– Ах, такая молодая и такая догадливая! – по‑отечески похвалил ее Майкрофт. – Но это не совсем так. Человеческая воля может быть и сама по себе очень могучей.

Мидж как будто растерялась, и мне захотелось быть к ней поближе. Я подумывал, как она отнесется, если я предложу гостям пройтись.

Что‑то ударилось снаружи об окно – возможно, птица, а возможно, потерявшая ориентацию летучая мышь, – и Кинселла расплескал свое вино. Он и его друзья повернулись к окну, но Мидж по‑прежнему не спускала глаз с синерджистского лидера.

– Когда мы... когда мы разговаривали раньше, на прошлой неделе в Храме, вы сказали мне, что наш индивидуальный дух не теряет своего потенциала, даже если тело умирает и даже если духом пренебрегали во время жизни тела.

Он медленно кивнул.

– И вы говорили, что мы, мы сами можем добраться до душ этих умерших.

– Под руководством, – сказал Майкрофт. – Но к чему такая боязливость? Почему вы так боитесь сказать вслух о своих надеждах? Мы говорили о ваших родителях, и я заверил вас тогда, что душ их можно коснуться. Эта часть человека никогда не умирает.

– Так вы поможете мне?..

– Мидж! – Я не хотел, чтобы она продолжала.

– Нет, Майк. Если это возможно, то я этого хочу. Больше всего! – Она снова повернулась к Майкрофту.

– И что это даст? – спросил я. – У тебя только еще больше будет разрываться сердце, разве ты сама не понимаешь?

– Я понимаю вашу заботу о Мидж, – прервал меня Майкрофт. – И именно из‑за вашей любви к ней вы должны поддержать ее в этом. Я вижу, вам известно, что она ощущает глубокую потребность помириться со своими родителями.

– Помириться? – Я посмотрел на Мидж, и она потупилась.

Майкрофт тоже наблюдал за ней. Он приоткрыл рот в беззвучном вздохе понимания, потом снова откинулся в своем кресле.

– О чем это вы?.. – Я наклонился и взял Мидж за подбородок, заставив посмотреть мне в лицо.

– Майк, я...

Она отвернулась.

– Вам будет легче, если отвечу я? – проговорил Майкрофт. – Я не знал, что вы не доверили свои переживания Майку, но теперь понимаю. Иногда легче открыться сочувственному незнакомцу, чем любимому человеку.

– Мидж, если есть что‑то, что я должен знать, я бы предпочел узнать это от тебя, – настаивал я.