Джессан с нескрываемым отвращением смотрел на таанов. Бабушка заморгала и что-то пробормотала.

— Таанам во вкусу человечина, — объяснил ему Улаф.

— Я не позволю этому зверью себя съесть!

Джессан напряг мышцы рук и попробовал выпутаться из веревочного плена.

Услышав шум, тааны вскочили и подбежали к Джессану. Они с любопытством глядели на него, скалили зубы и, казалось, подстрекали упрямого тревиниса к новым попыткам освободиться.

— Подразни их! — быстро шепнул ему Улаф. — Постарайся обманом заставить их тебя развязать.

— Обрежьте веревки! — закричал Джессан, напрягаясь всем телом. — Что, трусите сразиться со мной по-честному?

Один из зверолюдей, более похожий на человека, чем на таана, что-то сказал остальным. Его слова вызвали новые ухмылки и взрыв гиканья.

— Таш-кет не желает сражаться с рабом, — сказал получеловек на довольно беглом и правильном эльдерском языке. — Он окажет тебе честь, наполнив твоим мясом свой желудок.

Джессан зарычал и забился в веревках. Ухмылявшиеся тааны тыкали в него острыми прутьями.

Улаф владел заклинанием, прозванным им «трясучкой». Оно заставляло содрогаться землю. Таанов с силой швырнуло бы вниз. «Трясучка» вполне могла сломать кому-то из них ногу или вышибить сознание. «Только бы они развязали Джессана», — думал Улаф. Тогда с помощью его заклинания и кулаков тревиниса они сумеют справиться с этим отродьем.

Увы, тааны не были столь наивны и на уловку не попались. Тот, кто точил нож, шагнул к Джессану. Сверкавшие глаза таана ясно показывали: «мясо» дозрело. Джессан изловчился и ударил таана обеими ногами. Отчаявшемуся Улафу не оставалось ничего иного, как произнести первые слова заклинания.

И тут Бабушка начала петь.

Кожа таана была густо изрезана шрамами. Под ними… чертовщина какая-то, — подумал Улаф… скрывались самоцветы. Часть из них вросли в кожу и выпирали причудливыми шишками; другие были лишь вставлены и поблескивали в свете костра. «Что за странная манера носить украшения? — недоумевал Улаф. — Или камни служат им совсем не для красоты?» Пока он раздумывал, один из камней на руке таана, прорвав кожу, выскочил наружу и упал.

Таан удивленно хрюкнул. Опустив нож, он разглядывал кровоточащую рану на руке. Бабушка продолжала петь. Ее голос становился все громче и сильнее. Таан, неопределенно пожав плечами, вновь поднял нож и нацелился Джессану в сердце.

Второй камень вылетел у таана из лба, третий — из груди. Таан сердито зарычал и оглянулся на соплеменников. За это время из его левой руки выпали еще два самоцвета.

Таан что-то крикнул соплеменникам и замахал им рукой, требуя подойти. Остальные тааны замотали головами и попятились, бросая на него испуганные взгляды. Кто-то даже схватился за оружие.

Из ноги таана вылетел новый камень. Разъяренный таан повернулся к пленникам. Он подозрительно оглядел Улафа, потом Джессана и, наконец, остановился на Бабушке, певшей высоким, пронзительным голосом. Таан замахнулся на нее ножом. Джессан взревел и забился в своих путах. Улаф спешно начал произносить заклинание, но после нескольких слов его разум заволокло какой-то зловещей тьмой, и он напрочь забыл, что говорить дальше.

Костер погас. На небе исчезла луна, пропали звезды. Опустилась густая, непроницаемая ночь. Затихло и Бабушкино пение, и яростное рычание таана.

В этой кромешной тьме Улафу все же удалось разглядеть черные доспехи. Они переливались подобно воронову крылу.

— Кил-сарнц! — закричали тааны. — Кил-сарнц!

— Врикиль! — сдавленно выдохнул Джессан.

«Шакур», — сразу же подумал Улаф, ударяясь спиной о ствол.