До сих пор она в этой комнате бывала не часто. Когда была маленькой, ей вовсе запрещали ходить сюда. Когда отец возвращался из плаваний, они с матерью проводили здесь немалое время, и Альтия, помнится, обижалась, отчего это по утрам ей не позволяли беспокоить родителей. Когда она подросла и стала понимать смысл их уединения во время коротких побывок отца, она и сама начала этой комнаты избегать. Но все-таки иной раз она сюда заходила. И помнила большую светлую комнату с высокими окнами, роскошно обставленную всякой необычной мебелью и обтянутую тканями, привезенными из невообразимого далека. На стенах красовались веера из перьев и маски, вырезанные из раковин, целые ковры, сплетенные из бус, и чеканные пейзажи из меди. Спинка кровати была сработана из резного тика. Поверх толстенного матраца зимой укладывали пуховые перины и покрывала из пушистого меха. А летом - прохладные хлопковые простыни, благоухавшие розовыми лепестками. И вазы - повсюду стояли вазы с цветами…

    Теперь за открывшейся дверью царил сумрак. И пахло не розами, а так, как пахнет в комнате, где лежит тяжелый больной, - немощью и лекарствами. Все окна закрыты, занавески задернуты, чтобы яркий солнечный свет не тревожил лежавшего на кровати…

    Альтия осторожно шагнула внутрь, ее глаза никак не могли привыкнуть к полумраку.

    -  Папа? - неуверенно спросила она, обращаясь к смутно угадывавшейся постели. Ответа не последовало.

    Альтия подошла к окну и шевельнула тяжелые парчовые шторы, впуская внутрь косой луч. Луч озарил покрывало и на нем - желтую бесплотную руку. Эта рука показалась ей скрюченной лапой мертвой птицы. Альтия подошла к прикроватному креслу и села в него - так, как, по всей видимости, только что сидела мать. Она взяла вялую руку отца… и даже при всей ее к нему любви не смогла побороть постыдного отвращения. Она помнила эту руку мозолистой и мускулистой. Теперь не было ни мускулов, ни мозолей… Альтия наклонилась, силясь различить лицо.

    -  Папа?… - вновь спросила она.

    И пронеслось жуткое: «Да он уже умер!..» Но потом она расслышала сиплый, скрежещущий звук - Ефрон Вестрит втягивал в легкие воздух.

    -  Альтия… - выдохнул он затем, и в горле заклокотала мокрота. Веки задрожали и с величайшим трудом приоткрылись… Куда подевался пронизывающий взор черных глаз? Белки пожелтели, налились кровяными жилками… Он не сразу нашел ее взглядом. Альтия постаралась согнать со своего лица выражение ужаса.

    -  Папа, я уже дома, - сообщила она ему с деланной веселостью. Как будто от этого что-нибудь могло измениться!

    Его рука слабо дернулась в ее ладони. Потом глаза снова закрылись.

    -  Я умираю, - проговорил он с сердитым отчаянием.

    -  Нет, папа, ты непременно выздоровеешь, ты…

    -  Тихо. - Это был едва слышный шепот, но шепот вполне повелительный. Ефрон приказывал ей и как отец, и как ее капитан. - Осталось… только… одно. Пусть меня… отнесут на «Проказницу». Я должен… умереть на ее палубе. Я должен.

    -  Я знаю, - ответила она, и боль, начавшая затапливать сердце, как-то сразу притихла. Не было времени ей предаваться. - Я все приготовлю.

    -  Сейчас же, - предупредил он. - Прямо… сейчас…

    Его голос угасал. Альтию накрыла новая волна отчаяния, но она запретила себе раскисать.