Теперь ужас захлестнул его с головой; он как будто ощутил прикосновение чьих-то ледяных пальцев. Но это просто нелепость, сказал он себе. Ведь тут ничего нет. Зал — если только это зал, а не целый мир — пуст. Все здесь умерло, превратилось в пыль, ничего не осталось. Он присмотрелся к иероглифам, пытаясь понять, что они изображают, — не уловить их смысл, а только разглядеть очертания — но от этого ужас только усилился, потому что если они что-то и изображали, то ничего подобного он никогда не видел. В них было какое-то первобытное бесстыдство, от которого у него зашевелились волосы на голове.

Позади него послышался шорох. Харкорт мгновенно повернулся, держа наготове меч, но ничего не увидел.

— И не пытайся их разглядеть, — сказал Шишковатый. — Они все еще здесь, но разглядеть их не пытайся. Так будет лучше.

— Их? — воскликнул Харкорт, и его голос гулко раскатился под невидимым далеким сводом. — Кого их? Кто они? Покажи мне, где они!

Он увидел, что аббат судорожно сжимает в поднятой руке распятие, висевшее у него на поясе, лицо его напряжено, губы беззвучно шевелятся. Харкорт подумал, что, судя по движениям губ, аббат что-то говорит по-латыни.

— Убери к дьяволу свое распятие! — крикнул аббату Шишковатый.

Где-то в глубине необъятного зала чей-то голос прокричал что-то на неведомом языке, и со всех сторон донеслось эхо, повторившее возглас.

— Это Нечисть, — сказала Иоланда. — Только не та Нечисть, которую мы знаем.

— Нечисть — всегда Нечисть, — решительно сказал Харкорт. — Вся Нечисть одинакова. Нечисть есть Нечисть, и все тут.

Он взглянул на Иоланду и увидел, что ее лицо спокойно и невозмутимо. Ему показалось, что на нем появилось какое-то неземное выражение. Аббат выпустил из руки распятие, и оно раскачивалось вместе с четками у него на поясе.

Снова послышался чей-то возглас на неведомом языке, а потом откуда-то сверху донесся шелест огромных крыльев, которые бились в воздухе, не двигаясь с места, как будто кто-то никак не мог взлететь. В дальнем углу пустоты, такой необъятной, что у нее не могло быть никаких углов, вспыхнули чьи-то огромные глаза, затмив своим сиянием зеленоватый свет, заполнявший зал, и раздалось бормотанье, от которого у них по спине побежали мурашки.

— Это та Нечисть, — произнесла Иоланда, — которая пришла сюда, когда только начался мир, — еще совсем не тот мир, какой мы знаем. Когда еще вечность была молода.

Шишковатый направился к алтарю. Он шел не своей обычной походкой, не тем широким шагом, каким ходил по лесным тропам, а медленно и как-то неуклюже. И что-то еще в нем изменилось — это был уже не привычный Шишковатый с несуразным телом и кривыми ногами, а другой Шишковатый, как будто выше ростом, и шагал он хотя и неуклюже, но уверенно.

— Чарлз, мы попали в западню, — сказал аббат. — Дверь исчезла, и мы в ловушке.

Послышался свистящий шорох, словно где-то ползла большая и длинная змея, такая длинная, что шороху не было конца. Тень мелькнула на стене — а может быть, и не на стене, потому что никаких стен здесь не было, а на фоне всепроникающего зеленоватого света, — и эта тень очень напомнила Харкорту тот огромный силуэт, который поднимался над кипарисами, раскачиваясь в такт безмолвной музыке, перед тем как гроза достигла своего апогея.

Харкорт шагнул навстречу тени. Уголком глаза он заметил, что аббат тоже шагнул вперед, стиснув в могучей руке булаву. Все правильно, подумал он. Мы должны быть мужественными и решительными. Только как могут меч и булава одолеть эту танцующую змею, чья тень лежит на стене?

Послышался гулкий, хриплый голос, который начал что-то невнятно выкрикивать, — голос повелительный и надменный, бросавший вызов всему этому залу-миру и всем, кто в нем скрывался:

— Эгонг ауд дунаг… эгхолу аму аутх д-бо… тор агнас унхл анк…

— Боже всемогущий, — сказал аббат, — ведь это Шишковатый орет!

Какое-то невидимое существо слева от них разразилось диким мяуканьем, другое бросилось наутек, топоча бесчисленными ногами, а Шишковатый, стоя перед алтарем и широко раскинув руки, продолжал выкрикивать что-то на неведомом языке.