Пока Митци под порывами сильного ветра неслась обратно к машине, кованые ворота открылись, заиграла мелодия песни Дороти Филдз «Транжира» – и она приготовилась к бою.

Тарния, одетая в золотистый велюровый спортивный костюм восьмого размера и сабо с блестками, открыла дверь сама, но Митци вовсе этому не удивилась. Постоянная прислуга у Снеппсов больше не работала. Все уборщицы и кухарки внесли Снеппсов в свои «черные списки», так что те были вынуждены искать помощников через агентства, но дольше одной‑двух смен никто у них не задерживался. Даже самые обездоленные, искавшие работу прислуги, избегали семью Снеппсов. Лишь иногда (и довольно редко), когда Снеппсы устраивали вечеринки, в деревне находились отчаянные головы, которые решались наняться помощниками на один день.

– Рада тебя видеть, – улыбнулась Митци. – Как это мило с твоей стороны…

– Заходи и прекрати любезничать, – огрызнулась Тарния. – Ты знаешь, что я тебя ненавижу.

– Взаимно, – с улыбкой сказала Митци, заходя в холл, выдержанный в белом, розовом и золотом, в котором было собрано все самое безвкусное из того, что можно купить за большие деньги.

Наверно, и сама Тарния не может не чувствовать, что с фонтанами и скульптурами перед входом на лестницу вышел перебор. И уж совсем неуместен этот писающий малыш неопределенного пола, стоящий на спине у дельфина.

Прическу Тарнии делал сам Джастин из самой дорогой парикмахерской – ее черные как вороново крыло волосы были пострижены бритвой и торчали колючим ежиком, глаза из‑за огромной дозы ботокса казались выпученными, а кожа под действием аэрозоля для искусственного загара приобрела ровный оранжевый оттенок, и на вид хозяйке дома можно было дать лет шестнадцать. Да, пластическая хирургия, в отличие от многого, на что раскошелилась Тарния, – думала Митци, – явно оправдала вложенные средства. Даже швов не видно.

– Не пройти ли нам в библиотеку? – улыбнулась Митци.

– На кухню, – рявкнула Тарния, цокая каблуками по розовому мраморному полу.

Шагая вслед за ней, Митци старалась не вглядываться в высокие, от пола до потолка, зеркала в рамах розового (как домик Барби) цвета и отводила глаза от недавно вставленного в окно на лестничной площадке огромного витража, изображавшего все семейство Бэкхемов.

– Итак, – эхом раздался голос Тарнии из глубин огромной кухни, где кругом сверкало стекло и хромированная сталь (по‑настоящему готовили на этой кухне еще реже, чем у Митци). – Давай поскорее разберемся с делами. Скоро вернется маркиз.

Митци не удержалась от смеха.

– Ой, прости. Я нечаянно. Но, Тарния, ты же помнишь, кто я, да?

Тарния свирепо посмотрела на нее.

– Вот поэтому я и не хочу пускать тебя в дом. Но, как мне кажется, лучше пригласить тебя сюда, чем выносить, как ты, стоя у входа, вопишь о моей личной жизни так, чтобы слышали все кому не лень. Так чего же тебе надо?

– Спасибо. Я не откажусь от чашечки чая. – Митци неловко устроилась на краешке некоего предмета мебели, созданного, возможно, самим Теренсом Конраном.[18] – А я захватила кексики.

– Мне нельзя никаких кексов. Диета Аткинса. Никаких углеводов. – Тарния окинула Митци оценивающим взглядом. – Ты‑то, судя по всему, об этом и понятия не имеешь. Размер у тебя, наверно, двенадцатый, не меньше. Да что там, в твоем возрасте так просто распуститься и перестать за собой следить. Нет, извини. Никаких углеводов.

Вот проклятье. Митци постаралась не выдать своего огорчения.

– Ой, да здесь совсем мало углеводов, в них всего мало… И они такие вкусные…

Она выложила оставшиеся «Пудинги, позволяющие убеждать», на пустой, нечасто использующийся стол.