Туранцы отошли подальше на открытое пространство и стали трубить и размахивать знаменами. Конан решил, что большую часть туранского отряда сейчас не видно. Враги замкнули кольцо вокруг скал… кольцо, которое, без сомнения, собирались сделать крепким, как ошейник на шее раба.

Тыльной частью ладони Конан вытер пот и пыль с покрытой шрамами, увитой мускулами шеи, которая в свое время знала и ошейник раба, и шелковые одежды, и золотые цепи. Если на смену дюжине погибших туранцев придут свежие всадники, им, быть может, удастся сделать то, что они замыслили.

Как же заставить их пойти в атаку, чтобы уменьшить их число и поубавить их пыл? Конан осмотрел скалы у входа в расселину более внимательно, так, словно рассматривал тело женщины, ждущей его в постели. А может, и еще внимательнее… скалы не выказывали нетерпения, даже если он смотрел на них слишком долго и внимательно.

Конан сосчитал крупные обломки, сосчитал камни, достаточно маленькие, чтобы подвинуть их, и те, что можно спихнуть вниз. Потом он перевел взгляд на склон, прислонился спиной к скале, которую не сдвинул бы с места целый отряд, сложил ладони чашечкой, поднес к губам и позвал Фарада.

— Как у тебя дела? — спросил Конан на языке северной Вендии, известном как Фараду, так и большинству афгулов. Однако редко можно было встретить туранца, знавшего этот язык.

— Все в порядке, Конан. Мы подстрелили нескольких туранских собак, их было легко убить.

Это были слова афгула, который скорее умрет, чем признается в слабости… одна из многих причин, почему киммериец считал афгулов своими родственниками по духу. Скалы наверху были раскаленнее, чем склон, а у каждого афгула была всего одна бутыль с водой. Конан поклялся, что еще пустит кровь туранцев и научит их осторожности. Он найдет способ выбраться из этой расселины и скрыться от врагов.

— Я надеюсь что-то придумать до того, как мы тут состаримся. Узнайте, сколько врагов по другую сторону скал.

Солнце немного спустилось к горизонту, когда Фарад ответил. Оказалась, что никто из горцев и не подумал сосчитать врагов, отправившихся в объезд скал и теперь очутившихся за спиной афгулов. Конан надеялся, что теперь его люди догадались выставить одного или двух часовых, чтобы те наблюдали за тем, что делается у них в тылу. У афгулов был один недостаток, и именно по этой причине они до сих пор не правили в Вендии и Иранистане. Они презирали всех, кроме своих соплеменников. Афгулы не смогли бы предусмотреть то, что туранцы полезут на скалы, зайдя к ним с тыла, до тех пор, пока туранцы не перерезали бы им глотки, подобравшись сзади.

Враги афгулов потеряли уже много людей, но нужно было помнить об охромевших лошадях туранцев и о раненых, которые постепенно теряют силы, а вскоре могут и умереть. Если туранцы еще раз потеряют столько же людей, капитан (если он, конечно, жив) должен будет отвести их подальше, и тогда афгулы смогут попытаться вырваться из капкана.

Если же туранцы решат и дальше осаждать убежище афгулов, то вынуждены будут растянуться тонкой Цепью. Слишком тонкой, как подозревал Конан, чтобы оказать достойное сопротивление ночной атаке, тем более воинам, которые лучше всех сражаются в темноте.

Киммериец хотел, чтобы солнце, жажда, раны и страх как можно быстрее доконали туранцев. Пусть у врагов затрясутся руки и ноги.

Солнце нырнуло за скалы раньше, чем ожидалось, а туранцы не собирались еще раз атаковать. Убрав в ножны меч и кинжал, но оставив под рукой лук и стрелы, киммериец отполз подальше от входа в расселину, поближе к лошадям.

Даже без воды отдых в тени пошел лошадям на пользу. Они стояли спокойно. Его кобыла подняла, было, голову, но потом точно так же, как и остальные, равнодушно посмотрела на своего хозяина.

— Время попеть, — сказал Конан. Он выкрикнул резкую гортанную команду, которую понимала любая лошадь, выросшая в этих землях.