Конан продолжал выкрикивать оскорбления в том же духе, пока туранцы не стали высовываться из-за камней. Тут туранский офицер раскричался на своих подчиненных, попавшихся на столь безыскусную приманку. Он заставил их вернуться на свои места.

Сверху просвистела стрела. Она впилась в горло офицеру. Тот стиснул древко, согнулся, задыхаясь от крови, хлещущей из горла, а потом упал навзничь, и жизнь покинула его тело.

Это оказался единственный умный младший командир среди мучившихся от жажды глупых туранцев. Теперь никто не сдерживал осаждающих от отчаянной атаки, некому было собрать их на тот случай, если афгулы решатся на ответное нападение.

Проклятие и несколько стрел стали ответом туранцев на смерть офицера. Один из туранцев приподнялся, нацелив свой лук. Увитая тяжелыми мускулами правая рука Конана метнулась, словно кончик плети на хлысте розницы. Камень полетел не с такой силой, как мог бы вылететь из пращи, но довольно сильно ударил туранца в грудь.

Такого удара оказалось достаточно, чтобы сломать рёбpa и вогнать их осколки в сердце неосторожного воина. Этот туранец умирал дольше офицера и был уже мертв, когда его товарищ, выскочив, попытался затащить тело в укрытие.

Верность тоже наказывалась смертью. Три афгула выстрелили одновременно, двое попали в цель, и товарищ убитого Конаном туранца умер раньше, чем тело его, упав, вытянулось на песке рядом с мертвым другом.

Высоко наверху Фарад затянул старую песню афгулов — приветствие достойному врагу. Конан прошептал благодарность Митре за то, что она помогла ему убить туранца… если, конечно, Митру или любого другого бога волновало то, как люди умирают, и они обращали внимание на судьбы людей.

Конан хотел, чтобы туранцы или напали, или отступили. Бесконечное ожидание не приносило удовольствия. Тот, кто что-то предпримет в ближайшее время, и окажется победителем.

Киммериец снова выглянул из-за своего укрытия. Прикрыв глаза рукой, и защищаясь от солнечного света, он разглядел вражеского капитана, который, видимо, был намного глупее убитого младшего офицера и теперь сам отдавал распоряжения своим людям.

Конан сразу понял, что это капитан, так как тот долго жестикулировал соответствующим образом. Казалось, прошла целая вечность. Мухи, привлеченные запахом пота, выступившим на покрытой шрамами спине киммерийца, жужжали и жалили, но Конан не мог согнать их, так как боялся привлечь к себе внимание туранских лучников.

Волна движения прокаталась по рядам туранцев — от тех воинов, что находились в отдалении, к тем, что спрягались поблизости. Где-то ударили в барабан. Ему вторило не эхо, а другой барабан. На мгновение Конан испугался, что к туранцам уже подошло подкрепление.

Потом вдалеке раздались крики туранских воинов. Барабанный бой продолжал звучать. К нему присоединился звук горна. Наверху вызывающе закричал Фарад.

Конан выругался. Туранский капитан оказался умнее, чем предполагал киммериец. Видимо, по его плану часть атакующих должна была отвлечь внимание лучников-афгулов, затаившихся на утесах. Другая часть его отряда в это время собиралась атаковать Конана.

Так и случилось. И хотя в туранцев не полетело ни одной стрелы, они вели себя осторожно и, похоже, все время боялись попасть в какую-нибудь ловушку, подстроенную отчаянными воинами пустыни.

* * *

Не было ни ступени, ни тропки, которая вела бы к пещере Глаза. Голая земля, вытоптанная множеством ног за последние три года и также — а Повелительница в этом не сомневалась — ногами людей за множество прошлых лет, подсчитать которые колдунья не могла, у входа в пещеру стала твердой, как скала.

Потолок широкой пещеры так низко нависал, что две из ее дев задевали его прическами.