Для Конана это походило на плохо устроенную засаду в неудачно выбранном месте. Бегущие станут отличными мишенями для лучников в тот же миг, как люди Конана укроются в скалах справа. Но от рук давших маху врагов его воины погибали точно так же, как и от рук умных противников.

Он развернул коня, направляя его коленями, поднял обе руки высоко над головой. В правой руке он держал меч, и ехавшие за ним воины поняли этот сигнал. Они, в свою очередь, тоже развернули лошадей. У всех воинов имелись луки и полные стрел колчаны, и, прежде чем нырнуть в тень скал, всадники дали залп.

Расстояние было вполне в пределах дальнобойности туранских или даже афгульских луков при стрельбе по мишеням размером с человека, даже когда лучники стреляли в спешке. Дикарей упало больше, чем вылетело стрел, так как некоторые не задетые стрелами воины бросились наземь из страха или, возможно, решив помочь раненым.

Это дало Конану еще больше надежд на победу. По крайней мере он начал надеяться на то, что увидит рассвет. Враги, казалось, не понимали, что если у них мало лучников, то им нужно быстро сблизиться с отрядом Конана или они рискуют потерять слишком много людей, чтоб выиграть последнюю схватку, столкнувшись лицом к лицу.

Тем временем люди Конана исчезли в расселинах справа. Киммериец услышал проклятия и лошадиное ржание, когда люди попытались заставить своих скакунов подняться по склонам, больше пригодным для коз, чем для лошадей. И еще он снова услышал свист стрел. По крайней мере, один дикарь набрался смелости, вскочил на ноги и тут же упал со стрелой в горле.

Затем к ржанию лошадей добавились человеческие вопли. Конан выпрыгнул из седла, шлепнул свою кобылу по крупу, послав ее вверх по склону, и полез на вершину ближайшей скалы. Если он и должен изображать из себя мишень, чтобы увидеть, что происходит, то уж лучше он будет лишним.

Конан еще не одолел и полпути к вершине, когда получил ответ на свои вопросы. Он услышал крик Фарада:

— У них приятели в скалах! В кучу, в кучу, в кучу!

Конану оставалось только надеяться, что туранцы понимали язык афгулов.

Затем он услышал боевые кличи дикарей. Им вторило эхо. Нет, не эхо. Эти ревели воины — враги, поджидавшие среди скал людей Конана, которых загнали им в лапы, как овец в пасть к волкам.

Конан решил, что вождя дикарей, быть может, согреет мысль о том, что он сможет похвалиться тем, что положил конец карьере киммерийца.

— Кром!

Восклицание северянина не было молитвой-воззванием к холодному богу Киммерии, так как тот не прислушивался к таким призывам, скорее оно прозвучало напоминанием о том, что здесь предстояло погибнуть киммерийскому воину, и к тому же самым достойным образом.

Имя бога эхом отразилось от скал, заглушая человеческие и звериные крики… И только тогда Конан бросился вперед на врага с мечом в руке.

Процессия поднялась по тропе к капитану Махбарасу. Восемь дев шли впереди Данара и восемь позади. А за ними шествовала женщина, столь основательно укрытая от глаз балахоном и капюшоном, что могла бы быть жрицей, поклявшейся защищать себя от глаз непосвященных.

Под этим капюшоном поблескивали золотистые кошачьи глаза, а плавная, грациозная походка выдала бы эту женщину, даже если не видеть ее глаз. Повелительница Туманов, как и обещала, пришла покарать смертью воина за греховное желание.

И к тому же виновного ожидала нелегкая смерть.

Данара связали ремнями, так что руки его оказались за спиной, а лодыжки соединяла короткая цепь, длины которой едва хватало, чтобы он мог ковылять. Глаза воина были широко раскрыты, хотя несколько свежих рубцов у него на лице и шее показывали, где он усвоил, как неразумно глазеть по сторонам.

Не одурманенный, не раненный, он увидит приближающуюся смерть и будет наслаждаться этим столько, сколько пожелает колдунья, — казнь может продолжаться не один час, если, конечно, Повелительница хотела сделать из него показательный пример.