Из этой трещины в скале вытекала вода, образуя за карнизом радужный голубой омут, и под карнизом вода стекала вниз, образуя ручей, из которого воины наполняли бурдюки.

Конан увидел, что камни по обе стороны омута искрятся от ярких, как самоцветы, вкраплений, а один из берегов зарос мягким голубым лишайником. Киммерийцу захотелось сесть, снять сапоги и омыть ноги в воде, напоминавшей воду горных озер, в которых он мальчишкой купался в Киммерии.

Бетина поддалась тому же порыву. Она поболтала в воде ногами, морщась от холода, а затем стала брызгаться и плескаться, как ребенок.

Внезапно она встала и принялась распускать завязки плаща.

— По-моему, этот омут достаточно глубок для того чтобы поплавать.

Конан нахмурился:

— Но вода смертельно холодная.

— Выходит, кровь горцев не такая горячая, как я думала? Или ты так чист, что не нуждаешься в бане? — Тут девушка наморщила носик. — Нет, этого не может быть. Значит, все дело, должно быть, в слабости киммерийцев. Мир должен узнать об этом. Я обяза… йеехх!

Она оборвала фразу счастливым криком, когда Конан подскочил к ней, поднял на руки и швырнул в омут. Тот оказался достаточно глубоким, чтобы девушка ушла под воду с головой; и когда она вынырнула, то отплевывалась и охала от холода.

Затем она рассмеялась, снова нырнула и вынырнула у ног Конана. Его забрызгало водой, а когда Бетина заплескалась и замолотила ладонями по воде, Конана окатило еще больше, до самого пояса.

— Ну, Конан?

Киммериец в притворной ярости прожег ее взглядом, сел и принялся стаскивать сапоги. Затем остановился, так как туника Бетины теперь плавала в омуте, и тут же, прямо у него на глазах, всплыли присоединившиеся к ним штаны. Но вот снова появилась голова девушки с облепившими голые плечи волосами. Бетина вышла из воды. Серебристые капли катились между ее грудей и по всем другим выпуклостям. Руки Конана потянулись навстречу ей, когда она подошла к нему.

Они воспользовались постелью из лишайника. Некоторое время Конан забыл об опасностях.

Лежа в объятиях Бетины, варвар усмехнулся.

— Я тебя забавляю, Конан?

— Ты и многое другое. Но я вот о чем думал. Ты ведь теперь женщина, верно?

— Ну?

— У тебя есть все, что имеется у любой женщины, и побольше, чем у большинства из них. Или твой народ не это называет словом «вполне»?

— Для меня было бы лучше всего, если бы я родила ребенка. Этим бы я доказала, что род моего отца на мне не прервется. Конечно, он должен быть от мужчины хорошей крови и друга моего племени…

Конан резко шлепнул Бетину по голому заду:

— Женщина, я готов, и, надеюсь, твой народ зовет меня другом… Но помещать младенца тебе во чрево не самый подходящий поступок в начале путешествия!

— Я это запомню. Но, Конан, мы же наверняка пробудем в этих горах не так уж долго?

— Может, и так, а может, и нет. Если ты будешь слишком сильно настаивать, то ставлю десять туранских крон против медной монеты, что ты будущей зимой разродишься где-нибудь в занесенной метелью пещере в горах!

Девушка содрогнулась от такой мысли, и киммериец привлек ее к себе. Он надеялся, что она не сможет прочесть в этом соприкосновении его мыслей о том, что любой из них, останься он в этих горах до следующей зимы, погибнет. Ведь если Повелительница Туманов обладала хотя бы половиной сил, приписываемых ей слухами, то наверняка она окажется врагом, которого так просто не одолеть.

* * *

— Еще вина, моя Повелительница? — спросил Махбарас.

Он сидел на краю волшебного бассейна в комнате их встреч, болтая ногами в воде и протягивая женщине кувшин.