Потом, держа очки во рту за одну дужку, он снова открыл бумажник и пошарил в нем. Да. Два чека на тонкой бумаге теперь выглядели в точности как две банкноты – в двадцать фунтов и в десять. Эйдан с минуту глядел на них без очков – надеялся закрепить достижения, – а потом надел очки обратно. К его великому облегчению, чеки по-прежнему выглядели как деньги.
– Мне… мне надо в Мелстон, – сказал он таксисту, когда подошла его очередь. – Э-э… в Мелстон-Хаус в Мелстоне.
Таксиста совсем не тянуло уезжать от станции на десять миль в поля ради какого-то мальчишки. Он оглядел немытые каштановые волосы Эйдана, грязную флиску, мешковатые джинсы и потрепанные кроссовки, бледное испуганное лицо и дешевые очки.
– Двадцать миль, – буркнул он. – Дорого.
– Сколько? – спросил Эйдан.
При мысли о том, что придется идти двадцать миль пешком, у него подкосились ноги, но, может быть, удастся спросить дорогу. Только как он узнает дом, куда ему надо? Тоже можно спросить. На это уйдет весь день. За это время его настигнет погоня.
Таксист наклонил голову, прикидывая, каких денег у этого мальчишки точно не окажется.
– Тридцать фунтов, – брякнул он. – У тебя есть?
– Да, – кивнул Эйдан. И, к своему величайшему облегчению, забрался в такси, украдкой, чтобы таксист не видел, скрестив пальцы. Таксист раздраженно вздохнул и тронулся.
Да, было и вправду далеко. Такси урчало и рычало по городу долго-долго, и в конце концов Эйдан волей-неволей перестал затаивать дыхание от страха, что сейчас его перехватит погоня, но дышать спокойно он смог лишь тогда, когда такси, рыча и урча уже ровнее, покатило по дороге среди полей и лесов. Эйдан глядел в окно на обочины, отороченные кружевным купырем, и думал, что ему, наверное, полагается любоваться сельским пейзажем. Так далеко от Лондона он бывал редко. Однако от волнения он ничего толком не видел. Держал пальцы скрещенными и то и дело косился на счетчик. На счетчике было всего семнадцать шестьдесят, когда они подъехали к деревне – длинной, извилистой, где вдоль дороги виднелись старые дома и новые дома, сады и телеграфные столбы. Потом они поехали под гору, мимо паба и деревенского пастбища, где был пруд для уток и росли высокие деревья, потом снова в гору, мимо приземистой церквушки, тоже окруженной деревьями. Наконец они свернули на проселок, поросший мхом, и со скрежетом остановились у больших железных ворот, над которыми нависал раскидистый бук. На счетчике было восемнадцать сорок.
– Приехали, – объявил таксист, перекрывая пыхтение машины. – Мелстон-Хаус. Тридцать фунтов, пожалуйста.
От волнения у Эйдана застучали зубы.
– На счетчике во… во… восемнадцать… со… сорок, – выдавил он.
– Наценка на загородные поездки, – заявил таксист и даже не покраснел.
По-моему, он меня обманывает, думал Эйдан, вылезая из такси. Это немного смягчило угрызения совести из-за двух чеков, но не сильно. Эйдан от души надеялся, что бумажки не слишком скоро превратятся обратно.
– Чаевых не даете, да? – спросил таксист, забрав мнимые деньги.
– У меня… мне религия запрещает, – ответил Эйдан.
От страха у него плыло перед глазами, и пришлось уткнуться носом в самую каменную колонку ворот, чтобы прочитать глубоко вырезанные на ней слова «Мелстон-Хаус». «Да, я на месте!» – подумал Эйдан, когда такси с ревом укатило по проселку. Он толкнул кованую створку – раздался лязг и много ржавого скрежета – и скользнул на подъездную дорожку за воротами. Он до того разнервничался, что его всего трясло.
За воротами все, похоже, страшно заросло, но когда Эйдан свернул за угол за кустами, то очутился на ярком солнечном свете, а поросший травой изгиб подъездной дорожки вывел его к старому-старому осевшему каменному дому. |