— Отец протоиерей с нами дела имеет. Он и задаток давал.

— Отлично! Прямо к нему и махнете сейчас. Пошлю с тобою двоих молодцов, Сабурина и Букетова. Вытребуете расписку с отца Николая и. не мешкая, завтра же к Пермским лесам. Сумеешь… нелюдными местами?

— А мы людными и не ездим… Эх, граждане, кабы дело-то по-вашему вышло… За таких можно бы и золотишком получить, не то что керенками. Не против я вас в дорожку проводить, только… точно ли моими останутся кони?

Собеседники видели, как пробуждается в Сашке жадность.

— Чьими же иначе? Нам они не нужны будут… По рукам, выходит? Даю вам… — начальник глянул на ручные часы, — семь часов на поездку и возвращение с распиской. Заложи-ка парочку своих гнедых и… хлопните по стакашку на дорогу!

— Что ж, — сказал Сашка, выкушав «посошок», — утречком, коли все уладится в Яшме, ждите нас обратно! Поехали!

Сашка скосил глаза на миску с супом. Марфа поняла, подхватила миску, сняла и полотенце со стены. В сенях повозилась, внесла в горницу нечто, завернутое в газетную бумагу.

— Мясца на дорожку я вам из из щец вынула! Нате!

Сашка небрежно пихнул сверток в карман полушубка. У Макара сердце колотилось и грудь наливалась кровью с каждым толчком. Он плохо соображал: ведь сговорился вроде Сашка с чекистами, зачем же ему наган?..

В горнице начальник достал из портфеля карту и стал делать на ней пометки. Четвертый чекист, которого начальник звал Владеком, задремал у стола. Лампа стала чадить и гаснуть.

— Подлей-ка в свою люстру, хозяйка! — приказал Владек, стряхивая сон.

— Сам подольешь, если есть у тебя, что лить, — отрезала Марфа. Последний фунт керосина для дорогого гостя берегла, а ты, не прогневайся, и в. потемках погостишь.

Вдруг дед Павел подал голос с печи. В свете двух лампад волосы его казались серебристым сиянием вокруг головы.

— Уж коль не спится нам с тобою, давай, Павел Георгиевич, по душам потолкуем.

Зуров сел на лавку, прикурил от лампады самокрутку.

— Ты, дед, из наших, солнцевских, стало быть? Жил-то где?

— У проселка на Дальние поля. У нас, почитай, одни Овчинниковы, а ближе к церкви разные — Кучеровы, Генераловы, Ратниковы… Ты, барин, за что ж побил их?

— Слушай, дед, а меня-то самого разве не спалили мужики?

— Значит, признаешься все-таки. Око за око, мол… Давно ли семейство твое Солнцевым владело?

— Давно ли? Вот считай: стольник Никита Зуров от царя Михаила Романова в дар получил тысячу десятин костромской земли. Матушка Екатерина еще две тысячи прапрадеду моему подарила. Потом тезка мой, генерал, дед, полтысячи соседу в карты просадил.

— Лет триста с гаком выходит, коли от первого царя считать. Выходит, триста лет мужики не на себя, на тебя работали. Сочти, кто кому должен. Притом ни жены, ни детишек твоих из винтовок никто не бил.

— Нет у меня ни жены, ни детишек.

— Плохо, что нет. Своих вспомнивши, может, чужих не тронул бы. Проклял тебя народ, осталась одна дороженька — в неметчину либо туретчину.

— Будет панихиды петь! Вернемся к власги — не все старые порядки вернем… У красных дела плохи. Пермь уже наша.

— Туда, что ль, тебя Сашка проводить взялся? Пока снегу мало, проберетесь. Позднее верхами не пройдете по сугробищам.

— Нынче уйдем. Пока, хозяйка, получи за постой и угощенье.

— Чего больно много-то? Тут за десятерых.

— Вперед зачтешь. Сашку-проводника с Букетовым пошлешь за нами следом.