Парень, его звали Джаред, с подозрением пялился на мой телефон, с видом покровителя даже. Только вот с чего он взял, что может так себя вести?

– Кто это?

– Мне пора. – Вот и весь мой ответ, потому что Руби была здесь.

Все изменилось, для всех, поэтому как мы могли продолжать этот разговор, как вообще кто-то мог о чем-то разговаривать, как я могла притворяться довольной этой обычной жизнью, в этом обычном коридоре, рядом с этим обычным парнем, когда она была здесь?

3

Руби пыталась

Она пыталась вводить его в заблуждение, проявляла всю свою изворотливость, как когда никто ничего не замечал, а потом бах! через несколько дней они принимались искать свой кошелек, и им казалось, они помнят, как в один быстрый миг он был широко открыт в руке Руби. Она пыталась говорить тихо, пыталась говорить громко. Она старалась быть милой; она пробовала быть грубой. За закрытой дверью, где я не могла ее видеть, но знала – она пыталась.

Я ждала у папиного кабинета вместе со своей мачехой. Она не представляла собой ничего особенного – если мы с Руби случайно вспоминали ее в разговоре, то избегали называть по имени.

У нее было двое детей, и так как у нас с ними один отец, в их венах текла наполовину та же кровь, что и в моих, в точности как у нас с Руби, в таком же самом объеме, но только с ними я не чувствовала никакой связи.

Я могла бы пройти мимо них в школьных коридорах, как мимо любых других. Мальчишка и девчонка. Увидишь их, помашешь рукой. Может, на вас будут свитера одинакового цвета и вы скажете: «Эй, ты смотри-ка, у нас свитера одинакового цвета». Но больше сказать друг другу вам нечего, и вы идете дальше по своим делам. И едва вспомните об этом когда-нибудь потом, потому что чужие друг другу.

Вот как я узнала, что кровь не имеет никакого значения, а семейные связи во многом напоминают старую жвачку – ее можно больше не жевать, выплюнуть и прилепить под столом. И потом уйти.

Руби была моей сестрой, но значила для меня куда больше. Она любила меня. Любила меня так, как никто в целом мире. Больше матери, больше отца. Больше друзей. Больше любого из парней, с которыми встречалась, потому что никого из них она на самом деле и не любила. Неважно, что между нами стояли эти два года в разлуке – Руби, бесспорно, продолжала меня любить.

Мачеха покашляла. Она всегда так делала, вернее, ей приходилось – иначе я забывала, что она рядом.

– Ты уверена, что хочешь уехать с этой Руби?

– Руби – моя сестра. Она фактически вырастила меня.

– Что ж, я вижу ее впервые.

У меня не было настроения рассказывать ей, почему Руби никогда не покидала штат Нью-Йорк, что уж говорить про наш лесистый округ. Она предпочитала оставаться в нашем городке, где все ее знали, где достаточно было лишь произнести ее имя, как каждый на расстоянии слышимости вытягивался по стойке «смирно», гадая, не притаилась ли она за углом и не покажется ли вот-вот.

Это касалось не только парней, но и девчонок. Эта песня понравилась Руби? Тогда все начинали ее слушать. Руби надевала эту куртку? Всем тут же хотелось нацепить ее.

Я привыкла, что дома люди знали Руби, забрасывали меня вопросами о ней, например, говорили, что как-то обсуждали с ней старые французские фильмы, и спрашивали, упоминала ли она об этом и нравится ли ей Годар? Рассказывали о том, что она заправила их машину в прошлый вторник; что она запретила им курить, но они не возражали; что много лет назад Руби видела их живое выступление в старом отеле «Рейнклифф» и потом, после шоу, они разрешили ей погреметь на ударной установке.

Пенсильвания была странным штатом. Никто здесь не знал Руби.

– Удивительно, что до этого она ни разу не приезжала к нам, а тут вдруг объявилась, – сказала моя мачеха.