Я дышу в ковер.

Перед глазами появляются сапоги мэра.

— Я тебе не враг, Тодд Хьюитт, — повторяет он. — Просто назови ее имя, и все закончится.

Я делаю вдох и закашливаюсь.

Делаю еще один и наконец говорю то, что должен:

— Убийца!

Тишина.

— Что ж, так и быть.

Его сапоги исчезают, и мистер Коллинз рывком поднимает мой стул с пола: от давления на тело все мои мышцы ноют. Наконец я снова оказываюсь в кружке разноцветного света. Глаза у меня так опухли, что я почти не вижу мистера Коллинза, хотя он стоит прямо передо мной.

Слышно, как мэр опять встал за столик и передвигает на нем какие-то металлические предметы.

А потом подходит ко мне.

Вот он, мой конец, совсем близко.

Конец.

Прости,  думаю я. Прости, прости…

Мэр кладет руку на мое плечо, я пытаюсь ее стряхнуть, но он не отстает и упорно давит на меня. Я не вижу, что мэр держит в другой руке, но он подносит это к моему лицу, и я чувствую: оно твердое, железное и холодное, полное боли, и готовое причинить боль мне, готовое отобрать у меня жизнь. Внутри открывается черная яма, я хочу забраться в нее и спрятаться от всего этого кошмара, глубокая яма… Мне конец, я не смогу отсюдова вырваться, он убьет меня, а потом и ее, ничего не поделаешь, у меня больше нет шансов, нет жизни, нет надежды, ничего нет.

Прости.

И тут мэр накладывает мне на лицо компресс.

От внезапной прохлады я охаю и отшатываюсь, но мэр продолжает прижимать компресс к шишке у меня на лбу, к ранам на лице и подбородке. Он так близко, что я чую его запах, чистый древесный аромат его мыла. Дыхание мэра обдает щеку, пальцы почти с нежностью прикасаются к ранам, опухшим глазам, разбитым губам… Компресс начинает действовать в ту же минуту, опухоли сразу спадают, обезболивающее проникает в кровь, и я на миг удивляюсь, какие хорошие в Хейвене компрессы, как они похожи на ее чудо-пластырь, и облегчение приходит так быстро, так неожиданно, что у меня спирает горло.

— Ты плохо обо мне думаешь, Тодд, — тихо говорит мэр прямо мне в ухо, накладывая второй компресс на шею. — Я не совершал тех злодейств, в которых ты меня обвиняешь. Я велел своему сыну привести тебя обратно. Я не просил его стрелять — ни в тебя, ни в девочку. И я не просил Аарона тебя убивать.

— Лжец, — говорю я, но голос мой слаб, а сам я весь дрожу, пытаясь не подпустить к горлу слезы.

Мэр накладывает компрессы на мою грудь и живот — так нежно, что это невозможно терпеть, так нежно, бутто он и впрямь не хочет причинять мне боль.

— А я и не хочу, Тодд, — говорит мэр. — Придет время, и ты в этом убедишься.

Он встает у меня за спиной, накладывает компресс на истерзанные веревками запястья и растирает, снимая онемение.

— Придет время, — продолжает мэр, — и ты научишься мне доверять. Возможно, ты даже полюбишь меня, Тодд. Когда-нибудь я заменю тебе отца.

От лекарства мой Шум бутто бы тает, боль исчезает, а вместе с ней исчезаю я сам… Мэр всетаки убивает меня, но не злом, а лекарством.

Не в силах сдержаться, я плачу, плачу…

— Пожалста, — рыдаю я. — Пожалста.

Сам не знаю, что я хочу этим сказать.

— Война кончилась, Тодд, — повторяет мэр. — Мы строим новый мир, новый свет. Наша планета наконецто оправдает свое название. Верь мне, Тодд. Когда ты увидишь все своими глазами, ты сам захочешь принять участие в нашем общем деле.

Я молча дышу в темноту.

— Ты мог бы стать вожаком, Тодд.