Акимов понял, к чему участковый клонит. В ящике стола была стопка бумаги, надпись карандашом сделана без спешки, разборчиво и четко… но вот сама записка.

– Зачем надо было писать на половине листа?

– Да еще с маленькой буквы. Я при нем однажды «шинэль» сказал, так его потом битый час гнуло и корчило, грамотея… смотри, бережливая какая сволочь, хотя и пишбум не его. Странновато получается – стреляться собрался, а бумагу экономит. Вообще аккуратист такой был, причесывался по часу, и листы разрезал на две части, ножиком вот этим, газетным, – участковый указал на красивый настольный прибор.

Записка была не отрезана, а оборвана сверху, причем даже не по линейке – просто по сгибу прошлись ногтем.

– Пойдем на воздухе покурим.

…Вопреки ожиданиям, рассказ о прошлой жизни Черепа не произвел на участкового особого впечатления:

– Ну да, похож на недобитка. Да много их тут, бывших. И жук, это ясно было, и всех под себя норовил подмять – сразу видно, не хватало лакеев‐подчиненных, чтобы в рот глядели да хвостами постукивали. Как-то попытался и мне на лапу сунуть – подкормить, так сказать. Пришлось пачек накидать, чтобы неповадно было, не воображал бы о себе. И вот насчет скарба всякого – барахла у него немало. Да вот, если обождешь, отправимся к нему на хату…

– А вы что ж, и там бывали?

– Бывал, и неоднократно, – невозмутимо ответил участковый. – И бывал, и пивал, и разговаривал. Я, мил человек, даром хлеб не ем, всех мазуриков на своем участке знаю и на мушке держу.

– И что, много их?

– Ну а как же. Сокольники, Серега, – бойкое место.

– И что же, все на свободе шастают?

– Не боись, прикажут – возьмем, – усмехнулся участковый, – а так что хватать-то зазря, только баланду народную переводить на дармоедов.

– Ну а простых людей, не жуликов – знаете?

– В какой стороне?

– Ну, на Оленьем Валу, скажем…

– Не темни, – посоветовал Аким Степаныч. – Лизаветой, что ли, интересуешься?

Вот двинь его старый участковый под дых – и то бы не так больно было. С удовольствием полюбовавшись Акимовской отпавшей челюстью, Аким Степаныч уточнил:

– Что квашню мнешь? Рыжая, талия вот такусенькая, глаза вот такие… ну?

– Она.

Участковый вздохнул:

– Эх, молодость… хотя – да, красавица. Моралева Елизавета Ивановна, стерва, правда, скандальная, но это по причине неустроенности. Одинокая, ни в чем не замечена. А по работе и в быту – когда в себе – женщина спокойная, положительная, сберкассой заведует…

На этом месте пришлось прервать повествование, поскольку прибыла бригада. Медичка из ближайшей больницы, осмотрев труп, признала:

– Пулевое в голову, по позиции, если судить, нельзя исключать самоубийство, – и все-таки добавила, что выходное отверстие великовато.

– Могла пулька из тира так череп разворотить? – спросил Акимов.

– Не скажу, молодой человек. Отправляйте на экспертизу. Гадать не люблю, приблизительность считаю недопустимой, иными данными не располагаю.

* * *

Место жительства покойного Баева, он же Черепанов, оказалось весьма интересным. Достаточно просторная, но вполне рядовая комната в коридорной коммуналке была прямо-таки напичкана разнообразным добром. В шкафу – сплошные укладки, в обертках из бумаги – золотые украшения, часы, бронза, даже николаевские червонцы, в обшарпанных тубусах – холсты, вырезанные из рам.